Прежде всего, надо отличить мужские кристаллы от женских. Мужские светятся ярче и жестче, женские же более нежны и прохладны. Затем их надо соединять попарно, и, если встретится влюбленная пара, я сразу это почувствую. Они тянутся друг к другу, неуловимо, незаметно для глаза тянутся. И они теплеют, словно разогреваемые внутренним огнем! А если соединить их вместе — вот так! — потом нужно большое усилие, чтобы разъединить их, разлучить… Разлуки влюбленные камни бояться так же, как и влюбленные люди.
Речи старика заворожили Конана, равно как и яркий блеск камней, с которых он не сводил теперь взгляда. Он увидел, как пару соединившихся изумрудов Буно положил рядом с такой же парой красных камней, а с другой стороны придвинул к ним два золотистых. Четвертая пара была светлой и переливчатой.
— А что ты делаешь с ненавидящими камнями? — спросил мальчик, щурясь от слишком яркого мерцания граней. — Вставляешь их в наконечники для стрел и копий?
— О нет! — откликнулся старик. — Хотя твоя мысль неплоха, совсем неплоха! Если бы я был воином или охотником, я бы обязательно прислушался к тебе и в каждый наконечник вставлял по паре смертельно ненавидящих друг друга кристаллов. Но я нашел им другое применение, и оно, поверь мне, не хуже. Если собрать вместе и построить хоровод из камней, не выносящих присутствия друг друга, получится отличная ловушка для того, что невидимо глазом.
Лучше всего брать для этой цели гранаты. Самые темные, почти черные гранаты, славящиеся силой и длительностью своей злобы. Их ненависть наиболее устойчива и могуча. У меня есть колечко, совсем небольшое, из девяти злобненьких маленьких гранатов, — показал пальцами, какой величины это колечко, и хитро улыбнулся. — Помнишь, ты ринулся искать искры жизни, о которых сдуру выболтал тебе Шедд, у меня в хижине? О, смешной, глупый мальчишка! Искры эти, а вернее, нити, тонкие серебряные нити, невидимые нити — всегда при мне. Я не прячу их в хижине или где-нибудь еще. Маленькое колечко из темных гранатов, каждый из которых ненавидит своего соседа, я прикладывал к губам мертвых воинов, прежде чем впустить в них жизнь. Раскаленная от бессильной ярости камни задерживали своими острыми гранями то, что Шедд назвал искрами, а я повторяю за ним, потому что истинное их название — тайное, и его нельзя произносить вслух. Гранаты вцеплялись в это невидимое, неназываемое своими твердыми зубами и не пускали в ждущие, оживающие и теплеющие тела… и они будут держать крепко, как сторожевые собаки! Они не разожмут зубов, пока не распадется их цепь, либо пока они не умрут.
— Разве камни умирают? — спросил Конан.
Голова у него гудела и позванивала от блеска камней, чада факелов и невероятных знаний, которыми щедро наполнял его старик с готовностью истомившегося без учеников учителя. Мальчик с удовольствием отдохнул бы от всего этого, но долго молчать было нельзя. Он лишь позволил себе прикрыть воспаленные глаза веками.
— Камни умирают, еще как! Разве не на твоих глазах покончил с собой, рассыпался в прах прекрасный изумруд? Правда, обычно они живут очень долго, тысячи и даже тысячи тысяч лет. Влюбленные камни растут и увеличиваются в размерах. Те, что висят на шее у Шедда, за полгода выросли почти на четверть пальца, я измерял. Ненавидящие же — уменьшаются, гаснут от бессилия утолить свою ярость. Если их не разъединить, не разорвать цепочки, они тускнеют и умирают через какое-то время. Правда, я надеюсь, что за это время успею раздобыть все недостающие мне камни. Я успею создать Корону Бесстрастия, пока мои злобные гранаты не зачахнут и не отпустят на волю искры жизни моих трудолюбивых рабов.
Буно замолчал. Казалось, он выдохся или просто устал от долгого разговора. Внимательно и сосредоточенно раскладывал он на гладкой поверхности стола окружность из разноцветных каменных пар.
Конану послышался шорох и легкий вздох под столом. Видимо, Гэлла утомилась от долгого сидения, скорчившись. Буно настороженно поднял глаза. Мальчик зевнул и почесался, всем своим видом показывая, что источник подозрительных звуков — он сам и никто больше.
— А что это за Корона и зачем она тебе? — спросил он громко и бодро.
— А это уже не твоего ума дело, мой мальчик, — сухо ответил старик.
Переход от возбужденной разговорчивости к угрюмо-сосредоточенному молчанию было слишком резким, и Конан слегка растерялся. Но предпринял, тем не менее, еще одну попытку нарушить опасную тишину:
— Мне очень любопытно еще вот что: где ты их берешь, этих самых гигантских червей и жуков? Или ты их здесь откармливаешь, как индюков, до таких размером?..
— Откармливаю, — буркнул старик.
Кажется, что-то не ладилось в его ожерелье, и оттого он хмурился и покусывал тонкие губы. Буно менял камни местами, двигал их и переворачивал, сердито и невнятно бубнил, ругая то неженок-изумрудов, то строптивый аквамарин, то слишком ленивую и вялую бирюзу. Наконец, он удовлетворенно вздохнул, потер пальцы и посмотрел на мальчика
— Конечно же, откармливаю. Но не только. Вырастить таких дивных зверей мне опять-таки помогают мои камушки. Есть такой самоцвет — очень вздорный, обидчивый и капризный — опал. Его фантазия не знает пределов. Камушек этот не выносит скуки, и все время что-нибудь придумывает, что-то творит. Несколько подземных тупиков я выложил изнутри крупными опалами, а для компании добавил к ним немного черного, как твои волосы, гагата и рыжего солнечного камня. Гагат и солнечный камень — один своей меланхолией, другой — легкомысленным смехом — словно подстегивают опалы с двух сторон, не дают им дремать и лениться. В моих опаловых тупиках жуки не только растут, они еще и меняются! Предугадать, во что они превратятся, невозможно. Он очень большой выдумщик — опал. Жук, на котором ты так ловко проехался в прошлый раз, был маленьким невзрачным жучком, безмозглым, как все насекомые, когда я выпустил его в переливающуюся всеми цветами клетку. А вырос в какого красавца!. И всего-то за три луны. Еще лучше моя медведка, мой третий любимый зверек. Ты ахнешь, когда ее увидишь. Она свирепа и всегда голодна, не то что жук, спокойный, как старая черепаха. Челюсти ее уже сейчас могут перегрызть толстое полено, а мощные лапы роют землю быстрее, чем шестеро рабов, вместе взятых. Конечно, учитывая твой дерзкий и необузданный нрав, тебя следовало бы соединить с медведкой, а не с жуком. Вот это было бы чудище: мощное, отважное и сообразительное! Но, к сожалению, медведка еще растет. Опалы еще не кончили фантазировать над ней, и мне не хотелось бы раньше времени их прерывать Буно полюбовался на красивую разноцветную окружность, выложенную на столе, затем вытащил откуда-то сбоку гибкую металлическую нить
— Медь, — объяснил он мальчику. — Металл богини любви Иштар. Именно медью надо скреплять влюбленных.
Какое-то время он работал молча Конан изо всех сил пытался придумать вопрос, который вновь потянул бы старика за язык, но в голову, как назло, ничего подходящего не приходило. К счастью, Алла больше не вздыхала и не шуршала. Может, она там от страха сознание потеряла?..
Неожиданно старик резко поднялся с места и хлопнул в ладоши. Звук этот, оттолкнувшись от каменных стен, запрыгал, как звонкий мячик.
— Готово! — радостно объявил он. — Ну, разве Буно не молодец? Сотворить Звездное ожерелье всего за пол-ночи!
Он крутанулся на месте, а затем высоко подпрыгнул, зазвенев всеми своими амулетами и побрякушками, словно был не стариком, а расшалившимся мальчишкой. От неожиданности Конан расхохотался.
— Смейся, смейся! — разрешил Буно. — Я хорошо поработал и сейчас я счастливый, ласковый и покладистый.
Он скорчил мальчику рожу и еще раз подпрыгнул. Затем подошел к стене и провел ладонью по полированной поверхности.
— Спасибо, спасибо, добрые мои друзья. Знаешь ли ты, что это за камень? — спросил он Конана.
Тот отрицательно повел головой.
— Это лабрадор, — торжественно объявил старик. — Мой любимый камень. Мой самый старый и самый преданный друг. Душа его глубока, как бездонная пропасть, и высока, как звезды. Благодаря ему претворяю я в жизнь свои самые безумные, самые великолепные замыслы! Он опускает меня на дно самых жутких тайн, и он же уносит меня в ночное небо, когда мне этого захочется. Он мудр, как змея, и коварен,
