пределы себя.
Глава 10. Битва
Бонго зарычал громче. Шерсть на его спине и загривке топорщилась, как иглы дикобраза.
— Тише, Бонго, тише, — осадил его киммериец. — Держись спокойнее. Иначе он вынюхает твою ярость и заглотит тебя как лягушка муху.
Сам он спокойным не был, как ни старался. Сердце грохотало в груди, как кузнечный молот его отца в закопченной кузнице, когда-то давным-давно.
Горячая грязь забурлила, зашипела, вспучилась. Что-то бесформенное и темное толчками пробивалось наружу — что-то очень большое и не похожее ни на что… Колеблющийся, шевелящийся холм вздымался над грязью, сгусток горячего мрака.
Очень отдаленно Черный Слепец напоминал гигантского осьминога. Таких тварей, только раз в десять меньше, Конану случалось видеть в южных морях в бытность его пиратом. Длинные гибкие отростки, похожие на руки самой ночной тьмы, вытягивались из черной глыбы, судорожно извивались, подергивались, шарили по земле и по воздуху и втягивались обратно. Их ощупывающие движения и впрямь напоминали осторожные и чуткие пальцы слепца. Под округлым массивом мрака на высоте трех локтей над уровнем грязи горел один-единственный глаз. Гигантское, полыхающее малиновым, оранжевым и ярко-алым, око. Бордовый зрачок, похожий на раскаленную глотку печи, то расширялся, то сужался. Впрочем, глаз ли то был? Скорее, распахнутый зев, алчная и голодная пасть. А может быть, это были ноздри? Точнее, одна ноздря, багровая и пылающая, чутко вынюхивающая сладкие запахи страха, отчаянья и тоски?..
Конан вспомнил совет Шестилика: чтобы не поддаваться ни страху, ни отвращению, лучше всего петь веселые песни. Он стал вспоминать все песни, какие помнил, начиная с колыбельных раннего детства. Вспоминались какие-то отрывки. Очень много пел Шумри, по любому поводу и без повода. Что же, что он пел?.. Не пел, а скорее скулил. Не пойдет… Пожалуй, самые веселые песни гремели на пиратских застольях. Не очень складно, зато громко и разухабисто…
Пусть лопнут демоны морей от зависти, ха-ха! Когда Дырявим кораблей пузатые бока…
Одно из щупалец Черного Слепца вдруг потянулось в сторону мужчины, который так и сидел на том месте, куда отогнал его Бонго, парализованный ужасом и тоской. Расстояние от Слепца до мужчины было шагов тридцать, но темный отросток молниеносно удлинялся, не став при этом тоньше, и, присосавшись к животу жертвы, стал подтягивать ее к гигантском чреву.
Дрожа от ярости и омерзения, Конан подскочил к отростку и попытался перерубить его мечом. Лезвие не встретило сопротивления: пройдя сквозь извивающуюся тьму насквозь, оно врезалось в землю. Киммериец ударил еще и еще. Ему казалось, что он рубит не чью-то плоть, но туман, но ядовитые испарения… Не ощущая или не замечая ударов, щупальце продолжало сокращаться, подтягивая белого, как известь, мужчину все ближе к нависающей над землей темной туше. Видимо, он потерял сознание от ужаса, поскольку не издавал ни звука.
Проклятье! Оглянувшись, Конан заметил, как другое щупальце, повернутое в его сторону, покачиваясь, ощупывает воздух, словно колеблясь и что-то прикидывая. Неужели Черный Слепец учуял его ярость и досаду и вот-вот вцепится в него?!..
Конан изо всех сил пытался обрести спокойствие. Выстроить себе непробиваемый щит из невозмутимости и веселья. О Кром, как это сделать?! Оставаться спокойным и холодным вблизи этой твари?.. Летучий пузырь посмеялся над ним…
«Пусть лопнут демоны… ха-ха!.. и веселы вполне… и моем наши сапоги… в отличнейшем вине!..»
Темный отросток с телом мужчины подтянулся к самому глазу. Нет, то действительно был не глаз, а пасть! — потому что несчастный полетел головой вперед в малиновое жерло, пошире распахнувшееся, чтобы принять его. Туша Черного Слепца заколебалась, судорога удовольствия прошла по ней сверху вниз, словно волна по поверхности темного озера. Почти сразу же тело мужчины вылетело обратно и шлепнулось на землю у подножья клубящейся тьмы. Малиновая глотка выплюнула его!
Человек был жив. Он пошевелил рукой, затем медленно приподнялся. На лице его, обращенном к киммерийцу, больше не было ужаса и тоски. Глаза его смотрели со странным, жадным и беспокойным выражением. В его движениях была озабоченность, захваченность одной целью. Если бы Конан не знал, каким путем живой человек превращается в исчадье, он решил бы, что Черный Слепец просто передумал пожирать своего пленника и милостиво даровал ему жизнь… Пошатываясь, не сводя глаз с киммерийца, мужчина двинулся к нему.
Между тем, то же самое черное щупальце уже тянулось, извиваясь и подрагивая от вожделения, к женщине. Она сидела дальше, на полпути к серым скалам, вжавшись всем телом в землю, словно надеясь слиться с ней и стать совсем незаметной…
Отросток, нацеленный на Конана, медленно и неуверенно, ощупывая землю на своем пути, пополз в его сторону.
— Вынюхал все-таки, пузатый выродок… — пробормотал киммериец.
Страха он не чувствовал, но вот как быть с отвращением, с отчаянной досадой, что удары его не достигают цели?..
Бонго, замерший у его ног, глухо зарычал. Он оглянулся на Конана, переступил с лапы на лапу и напрягся, как готовая сорваться с тетивы стрела.
— Подожди, немного еще подожди, Бонго, — тихо попросил его киммериец.
Но волк больше не мог ждать. Еще раз оглянувшись на Конана, он вылетел вперед и в три прыжка очутился напротив темной громады. Четвертым прыжком — сильным, высоким, длинным — он врезался в малиновое жерло, в жадный тоннель глотки и растворился в нем.
Киммериец с замиранием сердца ждал, что вот-вот выплюнутое тело Бонго шлепнется о землю. И он зашевелится, поднимется на лапы и… Но представить дальнейшее он был не в силах. Текли грохочущие, растянутые в бесконечность мгновения, но волк не появлялся. Значит, он жив. Значит, он ждет его.
Черное щупальце извивалось уже в паре локтей от его ног. Конан коснулся прохладной рукояти меча, шагнув вперед и запел во весь голос, перевирая и слова, и мотив:
Самое трудное было — нагнуть голову и нырнуть в пылающий лаз. Все равно что броситься в раскаленный кузнечный горн. Но он сделал это. Возле самой багровой глотки он почувствовал, как его затягивает внутрь сильным порывом палящего ветра. Поэтому ему оставалось лишь слегка оттолкнуться ногами…
Когда он летел головой вперед по светящейся пульсирующей норе, его охватило настоящее веселье. Жара была страшной, но все-таки не смертельной, не опаляющей. Красное и оранжевое свечение со всех сторон возбуждало, горячило кровь. Упав со всего размаха во что-то мягкое и пружинящее, словно живая плоть, киммериец громко расхохотался.
Лишь только он поднялся, чей-то влажный нос ткнулся ему в ладонь, и Конан радостно потрепал зверя по густому загривку.
— Бонго, дружище! Клянусь Кромом, здесь совсем не плохо! Мне даже нравится, а тебе? Я думал, что сгорю заживо, но здесь всего лишь тепло! «Пусть лопнут демоны морей, пусть лопнут все враги!..»
На дне чрева было темновато, лишь над головой перекатывались багровые всполохи. Вспомнив про живой огонь, Конан нашарил его на груди и вытащил. Как ни странно, огонек здесь горел не оранжевым и не алым, но ярко-голубым светом. Этот чистый пронзительный свет что-то напоминал ему. Что же… ах да, такие глаза были у Владыки Стихий. Во всяком случае, в тот раз, когда он смотрел на него, отвлекая на себя внимание Серых Стрелков… Голубой огонь… Помнится, Шумри рассказывал, что видел, как у Конана в груди
