Наконец поданы очень маленькие чашки крепкого сладкого кофе, и пир начался. Ну очень маленькие, и очень крепкий кофе, сваренный только что. Его приносят не для того, чтобы утолить жажду, — это обычай гостеприимства. По кругу пошла чаша и графин с водой, чтобы каждый мог окунуть пальцы перед едой, так как арабы еще не научились кушать ножами и вилками. Мы сидели в шатре на заботливо подстеленных коврах, и большие блюда с рисом и бараниной были поставлены прямо на пол. Пищу хозяин шатра брал жирными руками и, проявляя уважение, клал на тарелку гостя. Хорошо, что я не брезгливый. После того как в свое время, перед госпиталем, в ожидании операции сидел прямо на замерзшем насмерть раненом и с наслаждением хлебал горячий суп, у меня никаких проблем ни с питанием, ни с соблюдением правильного приготовления пищи. Заставить любого сильно верующего три дня не есть — и свининой не побрезгают. Впрочем, это русским как раз можно, если на войне, за что «истинные правоверные» нас всерьез недолюбливают.
Продолжаем тянуть вола за хвост. Этикет…
Непременно оставить на тарелке часть еды. Старательно рыгнуть, показывая сытость. Лучше не один раз.
— У вас плохой аппетит?
— Нет, слава Аллаху.
— Может, пища плохо приготовлена?
— Баранина превосходная. Давно ничего лучше не ел.
И так далее и тому подобное. Наконец ритуал соблюден полностью, пора переходить к делу. Осторожный вопрос с многочисленными восхвалениями хозяина — и он, надуваясь от гордости, начинает исполнять арию не хуже соловья. Многословно и подробно, с бесконечными отступлениями и рассказами о великих подвигах предков и огромной добыче впереди. Остается только поддакивать и подкидывать наводящие вопросы. Про военную тайну ему в детстве никто не объяснил, но я ведь тоже не разведчик. Эти своего источника под пыткой не выдадут, а нам обоим известно, что требуется как раз обратное. Нельзя отказывать герою в рекламе. Все будет в газетах, и желательно предварительно поделить его воинственные речи на три. А еще лучше на пять или десять эту похвальбу.
Так… А это еще кто на мою голову?
Я начал притормаживать, рассматривая препятствие. Впереди оборудовали что-то вроде шлагбаума, и объехать его нельзя. На обочине воткнули большие фанерные щиты с многозначительной надписью «Мины». Положим, столько у них быть не может, чтобы все кругом утыкать, кто бы ни были «они». Хвала Аллаху, не десятый год и окопов через всю страну нарыть не успели. Если что, надо просто сворачивать и смываться без всякой дороги.
О! А это уже гораздо приятнее! Те два типа, что зашевелились у шлагбаума, относятся к породе его родственников. Только Розенбаумы с Гольдбаумами и разными Айзенштейнами способны шляться в шортах на этих холмах. Феллахи такого не одобряют. Побить не побьют, но плеваться непременно будут. Куда ж это меня занесло? Два блока еврейских должны были слева остаться. Гуш-Мидбар, [4] что ли?
Медленно, чтобы не пугать, подъезжаю поближе. Парни настороженно следят, встав так, чтобы не мешать друг другу. Один поднял руку, останавливая, но в правой привычно держит кавалерийский карабин российского образца. Хорошо знакомый друг «семашко». У меня у самого такой дома остался, только еще и с немецкой трехкратной оптикой. Второй чуть сзади, с американским автоматом Томсона. Тем, что с большим диском на семьдесят патронов. Тяжелый и при стрельбе вверх и вправо задирает, но в ближнем бою неплохая вещь. Стоит не меньше сотни долларов. Кучеряво живут здешние евреи.
— Корреспондент газеты «Красная звезда» Берислав Темиров, — бодро представляюсь. — Еду с Синая, с последними новостями. Не очень для вас приятными. Совершенно не собирался посещать вас, но заблукал. Ни указателей, ни приличных дорог.
— Гельман, — говорит тот, что с карабином. — Если уж новости, то извольте проехать в гости. Всем интересно будет послушать. Вы ведь не торопитесь?
«Ага, — думаю, — а если откажусь, тут и начнут дырявить из американской машинки. У этих бдительность на высоте. Может, и правильно».
— Садись, — говорю. — Покажешь дорогу. Тебя как зовут?
— Юрек, — лаконично сознался он, перелезая через бортик и недовольно морщась. Конечно, я его прекрасно понимаю. В закрытой машине по иудейской жаре не поездишь, а в такой, как у меня, без крыши, с одним брезентом, все внутри в пыли. Зато авто — зверь. Специально для бездорожья приспособлено. Кто бы мог подумать лет двадцать назад, что в России такие лялечки выпускать будут? Я бы лично посмеялся. А все от нашей непроходимой лени. Дороги где подальше от больших городов — не лучше здешних, и люди с приличными заработками предпочитают покупать бездорожники. Начиналось с обычной сборочной мастерской, а сегодня марка «Русман» известна всему миру и выпускает еще и грузовики на трех больших заводах. Грузовики у них получаются хуже американских и немецких, и двигатель лицензионный, зато дешевле. А вот бездорожники уходят со свистом, даже несмотря на совсем немаленькую цену.
Наивные заграничные люди думают, что «Русман» означает «русский человек» и является торговой маркой. На самом деле Русов назвал автомобиль в честь самого себя. Его папа в мечеть не ходил и звался как раз Русманом. Оставив наследнику несколько миллионов и купеческий дом, он и предположить не мог, что тот ударится в инженерное дело. Сын всегда имел прекрасный нюх на перспективные изобретения и замечательную хватку. На улицах еще стреляли, выясняя, кто власть удержит, а он нанимал лучших инженеров, сидевших без работы, и в четырнадцатом году продемонстрировал в американских автосалонах первый в мире автомобиль с передним приводом, делающим его более устойчивым и маневренным. Уже в пятнадцатом он продал почти три тысячи машин, а в этом году заводы выпустили почти сто тысяч бездорожников, экспортируя их во многие страны.
Далеко ехать не пришлось. Метров через триста стали видны дома и работающие люди. Весь поселок был обнесен в два ряда колючей проволокой, а теперь перед зданиями копали убежища. В огромные ямы, метра в три глубиной, ставили деревянные каркасы для стен и потолка. Уже готовы были железные листы для покрытия крыши. Таскали мешки с песком и камнями, чтобы засыпать их сверху.
Меня отвели в еще одно подземное помещение, меньшего размера. Я с любопытством осмотрелся по сторонам. Тут стояла аппаратура для радиосвязи и примитивный телефонный коммутатор. Еще имелось несколько стульев и узкая раскладная койка у стены. Натуральный командный пункт, причем построен хорошо разбирающимся в этих делах. Тяжелой артиллерии в окрестностях нет, а все остальное перекрытия должны выдержать. На стене две карты. Сам поселок с любовно нарисованными зданиями и карандашными пометками позднейшего времени, обозначающими позиции. Кто-то здесь получал знания в российской армии. Очень знакомые значки.
Вторая изображала окрестности. Явно самодельная, но тоже опытной рукой сработана. Мораг, Гадид[5] и Слав, где я находился. Не от «славян»: это значит — мирный. Буйная фантазия у здешних жителей. Мирно собирают урожай. Последние полгода кругом сплошное дружелюбие и любезные объятия. Три поселка, расположенные неравнобедренным треугольником, в совершенно неудобном для обороны виде.
Поселки ставили совсем с другой целью и там, где это было нужно для сельского хозяйства. Почва истощена и давно не обрабатывалась, поэтому и продал хозяин этот кусок так легко. Что бы там ни кричали англичане с арабами, случаев конфискации земли было совсем немного. Теперь даже при беглом взгляде становилось ясно, что прикрывать они друг друга не смогут. Это не блок, как положено, а три отдельных точки, крайне неудобных для обороны.
— И как смотрится? — спросил серьезный голос.
— Плохо, — отвечаю, оборачиваясь. — Не карта, обстановка.
Видимо, это и есть начальство. Двое мужчин не старше тридцати и совсем молодая короткостриженая девчонка. Все в стандартных шортах и рубашках цвета хаки.
— А на место, где поставили поселки, не надо так смотреть. Сами все прекрасно понимаем про сложность обороны. Никто не рассчитывал, что придется бодаться с регулярными частями, а против местных банд всегда хватало. Старший сержант Варшавского сто тридцать четвертого пехотного полка Шимон Залман, — с легкой усмешкой в глазах отрекомендовался самый высокий. — Я здесь самый главный. Это, — он показал на второго мужчину с вечной еврейской скорбью в выпуклых глазах, — Моше, наш технический
