В переулке было темно…
– Мэри Энн, также известная как толстушка Полли, – произнес инспектор. И здесь, в царствии смерти, его голос звучал приглушенно, как если бы Абберлин опасался потревожить покой мертвецов. – Убита сегодня ночью.
Я взялся за простыню. Ну же, моя невеста, смертью венчанная, открой прекрасный лик.
Ну, с прекрасным я, пожалуй, поспешил. Женщина была отвратительна, как любая шлюха в ее возрасте. Толста. Одутловата. Кожа на лице собралась крупными складками, в которых утонули глазные впадины и рот. Мне пришлось искать его, раздвигать губы и разглядывать синюшный язык.
Инспектор следил за каждым моим жестом. Нельзя вызвать подозрение.
Но до чего же она ужасна!
– Около сорока лет, – сказал я вслух, стараясь выдерживать ровный и бесстрастный тон. – В верхней челюсти не хватает двух маляров, но корни сохранились… полагаю, зубы были выбиты. И задолго до смерти. Лунки успели зажить. Цвет языка и налет указывают на проблемы с пищеварением. Состояние кожи – подтверждает. Предположу, что она много пила.
Абберлин слушал и кивал, а я разглядывал тело, знакомясь с собственной жертвой.
Одежду сняли. Право слово, некоторым лучше и после смерти не обнажаться.
– У нее были дети. Полагаю, несколько…
Обвислая грудь с крупными сосками и переплетением сосудов. И пятна гематом под кожей.
– Ее били. Причем регулярно, взгляните, – я приподнял тело, демонстрируя инспектору россыпи синяков. – Но вряд ли это имеет отношение к убийству.
С каждым словом изо рта вырывалось облачко пара, но холода я не ощущал. Исчезло и отвращение, испытываемое к женщине.
– Ей вскрыли горло. Двумя ударами. Предположу, что убийца был выше ее, но ненамного. Он среднего роста, инспектор, примерно как я.
Или еще тысячи мужчин в Лондоне. Все ненавидят шлюх, но продолжают пользоваться их услугами. Еще один парадокс современного мира.
– Что касается времени смерти, то… полагаю, следовало измерить температуру тела ректально. А лучше всего – температуру печени. Сейчас же, боюсь, делать это бесполезно. Ее переместили сюда. Ее раздели…
Абберлин нахмурился и кивнул.
Чем занят его разум сейчас? Какие версии строит? И есть ли в этих версиях роль для меня? Если да, то какая? Друг я? Враг?
Убийца.
Мы-то знаем, Мэри Энн. Но ты никому уже не расскажешь. А я – тем паче.
Я ощупываю разрез на животе. Грубовато. Рана выглядит большим пятном на белом холсте тела. Края уже потемнели, а кровь спеклась.
– Я всегда знал, что буду военным, – инспектор повернулся к сотам-ячейкам, внутри которых скрывались гусеницы человеческих тел. – Моему отцу удалось дослужиться до капитана. Он получал неплохую пенсию, которую пропивал. Часто нам случалось голодать. Наверное, это меня и спасло. Я умел голодать.
– Он был строг с вами?
Я мог бы составить отчет прямо сейчас, точно указав все повреждения, нанесенные моим скальпелем. Но странным образом копание во внутренностях Мэри Энн доставляло мне удовольствие. Я нащупал ее матку, раздутую, покрытую изнутри крохотными язвами, и шары яичников. Я извлек темную печень и диковинные цветы почек на тонких стеблях сосудов.
– Не более и не менее, чем любой другой родитель. Он считал дисциплину высшим благом… хотелось бы солгать, что в училище я был лучшим.
– Но лгать врачу не следует.
– Верно.
Мне хотелось увидеть его лицо, а еще скрыть собственное. На свинцовом зеркале стола отражалось чудовище.
– Я был одним из многих, кто желает служить короне и Британии. Ни сомнений, ни страхов. И нас, таких смелых, отправляют в Индию. Нам говорят о чести и долге, о величии белого человека… Жемчужина в венце колоний. Земли, чьи богатства неисчерпаемы, а народ – ленив и труслив. Когда мы прибыли, то оказалось, что служить будем не короне, но Ост-Индской компании. Смутило ли это кого-либо? Меня – нет.
– Здесь все. – Я бережно вернул органы в полость тела и взялся за иглу. Пожалуй, будет правильно привести тело в порядок.
Абберлин словно и не услышал.
– Они считали себя хозяевами. Купцы. Торговые агенты. Люди, способные назначить генерала или купить губернатора. Жадные. Им было мало того, что уже имелось. Компания раскидывала сети и ловила мелкие княжества, находила любой, самый ничтожный предлог, и вот уже вчерашний союзник становился рабом. Они приходили в своих дорогих костюмах, в белых перчатках, с пачками бумаг и улыбались, заставляя бумаги подписывать. Я нигде не видел подобного. Росчерк пера, и вчерашний владыка становится никем… так случилось с Лакхнау.
Игла легко проходила сквозь тело, и толстая нить скрепляла края раны. Каждый шов мой был аккуратен, и я видел в том особую прелесть. Жаль, что Мэри Энн не способна оценить красоту своей раны.
– Аннексия – мягкое слово, тигриная лапа с юридическими когтями. И вот уже Ваджид Али Шах отправляется в Калькутту с пенсией от компании, а его супруга и сын бегут к мятежникам. Эта женщина не собиралась упускать трон…
– Я слышал про осаду Лакхнау. И про героизм гарнизона.
Белая простынь укрывает тело. Я кланяюсь, прощаясь со своей жертвой.
– Героизм? Мы были похожи на крыс, загнанных в угол. С одной стороны река. С другой – парк. Резиденция Лоуренса – маленькая крепость. А сам Лоуренс мертв… многие погибли тогда.
Абберлин выжил, но, как мне видится, до сих пор остался в осажденном городе, голодающий, неспособный выпустить из рук оружие и готовый умереть за честь короны.
Безумец.
И я безумец с общепринятой точки зрения. Уж не потому ли мы так легко находим общий язык друг с другом?
– Но об этом – в другой раз, – он поворачивается к столу. – Спасибо за помощь.
– Вы полагаете, что это, – я указываю на тело, – сделал тот же человек, который убил и предыдущую девушку?
– Возможно. Но пока не уверен. – Мне не нравится его тон. – Зачем убивать шлюху? Вы не знаете?
– Нет, – отвечаю, глядя в бесцветные глаза Абберлина. Хорошо, что он не видит, как дрожат мои руки.
У выхода мы сталкиваемся с трясущимся мужичком, которого поддерживает под руку старик. Сопровождавший пару констебль шепотом объясняет, что это – муж и отец потерпевшей, вызванные для опознания. Они проходят мимо, не удостаивая меня взглядом. И это тоже странно.
Расследование, за которым я буду наблюдать весьма внимательно, не даст результатов,
