Старшая из дочерей, прозванная Атототль, что означало водяная птица, уже готовилась к замужеству, младшая же лишь училась ходить. Ее назвали Киаушочитль – водяной цветок, – и она крепко держала сердце сурового Змея в крохотных ладонях. И потому удивился я, когда Ицкоатль попросил об одолжении.
– Ты еще юн, – сказал он. – Но время идет быстро. Когда ты станешь воином, многие захотят отдать за тебя своих дочерей. Я же хочу, чтобы вспомнил ты тогда обо мне и моей Киа.
Она же, сидящая на коленях отца, повернулась и протянула ко мне руки, точно желала скрепить обещание, которое я не дал, но дать собирался, хотя и медлил, ослепленный величайшей честью. Кем был я? Мальчишкой, которому лишь предстояло вступить на дорогу солнца. Киа – дочь касика и мудреца.
Тогда же от имени дочери Ицкоатль преподнес мне браслет тонкой работы с двумя камнями. Я же отдарился ожерельем из перьев колибри, и Киа с радостью надела его.
Я знаю, что она носила это ожерелье, пока оно не рассыпалось от старости. Ее же дар со мной.
И Тлауликоли показал мне браслет. Он представлял собой цепочку, каждое звено которой было выполнено в виде листа, замок же – две половины цветка, которые соединялись вместе.
Тогда я спросил Ягуара, сдержал ли он слово, данное наставнику.
– Нет, – ответил Тлауликоли. – Но сдержу.
И мне было непонятно, как именно он собирается исполнить обещание, а Тлауликоли не стал ничего объяснять. На этот вечер беседа была закончена.
А утром мы вновь двинулись в путь. Сейчас шли медленно, будто бы наши стражи вынуждены были преодолевать незримую преграду, что давалось им с превеликим трудом. Земли же эти мало отличались от прежних. Они были яркими, полными жизни и в то же время отданными во власть идолам.
Чем дальше ноги уносили меня от осажденного Мешико, тем чаще мысли мои возвращались к событиям недавним. А именно к нашему пребыванию на берегах Новой Испании. Помнится, остановился я на ожидании, что затянулось. Нам изрядно надоело сидение на берегу, каковое вызывало многие разговоры и упреки в робости, особенно ярились люди Веласкеса – им не по нраву была власть Кортеса.
И дабы не усиливать распри, он мудро отдал приказ выступать. Мы двинулись наугад и шли, пока не пришли к маленькому поселению. От людей там мы узнали, что находимся близ Семеаполы.
И хочу сказать, что в город этот мы вошли с миром и с благословения касика, человека, несомненно, мудрого. Он предпочел встретить нас дарами, но не стрелами. С ним же Кортес завел беседу, из которой после получилось многое.
Касик говорил охотно, он жаловался, что лишь недавно его страна подчинилась мешико, и отняли они у них все, особенно золото. А страх перед мешиками и Мотекосумой семеапольцев столь велик, что и помыслить они не смеют о сопротивлении. Он молил о защите, говоря, что лучше отдаст дань богу милосердному, каковому довольно лишь золота, чем будет посылать своих подданных в Мешико, где им уготована страшная участь – быть принесенными в жертву.
И тут касику донесли о прибытии в Семеаполу пятерых мешикских чиновников для сбора налогов. Я видел, сколь сильно перепугало его известие. Он побелел и весь затрясся, тотчас позабыв о нас. Все засуетились, готовя угощение и напитки для нежданных гостей. Прибывшие прошли мимо нас, не удостоив взглядом. А мы разглядывали богатое убранство послов, удивляясь увиденному.
Разрисованные лица придавали им вид чудовищный. Блестящие волосы были зачесаны вверх и скручены узлом, а его украшали розы. В руках послы держали особые посохи с крючками, и за каждым шел раб с опахалом.
Касик и прочие именитые люди Семеаполы склонились пред пришельцами, а те разразились бранью, пеняя, что жители города пустили нас. И за этот проступок мешики потребовали двадцать юношей и столько же девушек для умилостивления их божества Уицилопочтли.
Узнав через донью Марину и Агиляра о том, что говорят послы, Кортес ужаснулся. Он велел солдатам пленить мешиков, что те охотно и сделали. А толстый касик, боясь Кортеса больше, чем Мотекосумы, поспешил заявить, что более не желает подчиняться мешикам. Он же стал уговаривать Кортеса принести в жертву самих послов, но тот отказался, имея на пленников свои планы.
Он велел перевести их на корабль, якобы для того, чтобы быть уверенным, что пленники не сбегут. Там, впрочем, их освободили от цепей, и двоих отпустил к Мотекосуме с заверениями в преданности и дружбе, а также в готовности помочь управиться с мятежным городом. Местному же касику Кортес объявил, что готов защищать их до последней капли крови, но им нужно примкнуть к нам теснее. В конце концов эскривано Диего де Годой составил формальный акт подчинения Семеаполы и прочих городов тотонаков Его Величеству императору Карлу.
Это укрепило дружбу и мир. Мы продолжили строиться, и тотонаки охотно помогали возводить новую крепость, видя в нас защиту от прежних своих хозяев. Меж тем Великий Мотекосума, узнав о мятеже тотонаков и захвате своих чиновников, стал собирать войска. Однако войны не случилось. Двое пленников, освобожденных Кортесом, достигли Мешико и сообщили о поклонах и заверениях Кортеса в мире. И Господь Бог склонил сердце Мотекосумы на милость. Вместо войска в Семеаполу прибыли послы, среди которых было двое племянников Мотекосумы и четверо пожилых и мудрых сановников, которым и предстояло принять решение.
Они сердечно благодарили Кортеса за освобождение мешиков и говорили, что тотанаки не уничтожены лишь потому, что в своей стране они приютили Кортеса, а потому прощены. Кортес передал послам прочих пленников, просил извинить местных жителей, ибо отныне они – подданные императора Карла, а потому не могут платить дань Великому Мотекосуме. Впрочем, сам Кортес со своими товарищами вскоре прибудет в Мешико, чтобы лично представиться Мотекусоме, и тогда все вопросы будут разрешены легко и без остатка. Конечно, подобное заявление послов не обрадовало, однако же они не нашли, в чем упрекнуть Кортеса.
Тлауликоли назвал его злоязыким, я же не видел ничего дурного в хитрости, каковая, быть может, сберегла многие и многие жизни, а ко всему позволила нам пустить корни в сию благодатную землю.
Семеапольцы же, увидев, сколь любезны и почтительны с нами мешики, прониклись еще большим уважением. Они решили, что раз Великий Мотекосума шлет не войска, а послов с богатыми дарами, то, верно, оттого, что опасается нас.
И тотонаки первыми назвали нас теулями, что означало «малые боги». А многие другие касики, заслышав о произошедшем, стали присылать к нам людей с богатыми дарами.
Это убедило нас продолжить путь. Всей душой стремились мы в Мешико, о котором многое слышали. И не стоит думать, что дорога наша была проста. Случалось нам и воевать. Так, многие полегли в стычке с воинственными тлашкальцами, не желавшими пропускать нас к землям Мотекосумы. Неистов был молодой Шикотенкатль, разгневанный тем, что Кортес запретил тотонакам славить прежних идолов и дал им слово истинного Бога. Не единожды стояли мы против тлашкальских войск, всякий раз моля Господа о защите. И Он, слыша наши голоса, раз за разом отдавал нам победу.
А закончилось все тем, что милость Божия снизошла и на Шикотенкатля и советников его, которые отринули войну и пришли просить о мире. Говорили они про хитрость Мотекосумы, желавшего изничтожить свободомыслящий Тлашкаль нашими руками. Либо же нас – руками тлашкальцев. Заверил Кортес, что не желает зла ни городу, ни людям, но только просит отдыха и права пройти по землям, ибо желает он встретиться с Мотекосумой…
И, вспоминая о прошлом пути, я меньше думаю о нынешней дороге, что ведет нас в неизвестность. Порой нам встречаются поселения, которые Тлауликоли предпочитает обходить стороной. И тем удивительнее было его решение остановиться. Деревня, им выбранная, была велика, в центре ее возвышалось строение из белого камня. Прочие же дома – глиняные и деревянные – сделаны были
