Когда он, утомленный, отлип от девки и обвел коридор мутным взором, Эржбета испугалась: вдруг заметит? А после страх сменился радостью: он не Ференц!
И Эржбета на цыпочках продолжила прерванное путешествие. Спаривающиеся парочки попадались еще дважды, но теперь Эржбета предпочитала обходить их, увлеченных друг другом. Ее вели гнев, обида и теткина наука.
Дверь была приоткрыта. Дрожащий свет выплескивался за порог и таял на каменных плитах. И голоса не решались войти в темноту. Эржбета остановилась рядом, присела и, протянув руки, стала ловить слова, скользкие и верткие, как зеркальные карпы из пруда Орошли.
– …все равно это ошибка, – голос, который Эржбета не слышала, но узнала. – Я не хочу на ней жениться! Я не хочу жениться вообще!
– Ференц…
– Нет, мама, послушайте, пожалуйста. Она… слишком молода.
– Этот недостаток со временем исчезнет сам.
– Она бледна!
– Это скорее достоинство.
– Достоинство? Да меня от вида ее в дрожь бросает! У нее лицо мертвеца!
Эржбета, отпустив слова-рыбы в лужу света, тронула лицо. Кожа холодна и гладка. Она чиста, и все говорили, как это прекрасно.
– Утопленницы, которую даже река не решилась принять!
Река не примет человека. Реке нужно приносить петуха или собаку, положив в мешок, на дне которого спрятаны три камня.
– А ее глаза? Да они словно дыры в бездну!
– Ты ищешь недостатки там, где другой узрел бы достоинства, – в голосе Орошли звучит раздражение. – Она лишь девочка. Испуганное дитя, которое забрали из дому…
– …мне доводилось многое слышать о доме этого дитяти, – с насмешкой сказал Ференц.
Эржбета его ненавидит!
– Я согласна, что она диковата и несколько странна, но уверена – нужно лишь время и толика внимания. Будь ласков с ней, и она ответил лаской на ласку, нежностью на нежность, любовью на любовь.
Рыбы-карпы трогали пальцы холодными губами.
– Она станет тебе хорошей женой.
Молчание. И Эржбета сдерживает стук сердца, опасаясь быть услышанной.
– Мама, я уверен, что вы…
– Я скоро умру. Ференц, будь добр, помолчи и послушай. Я никогда и ни о чем не просила тебя. Я была благодарна Господу за то, что у меня чудесный муж и замечательный сын. Что еще может пожелать женщина? Разве лишь того, чтобы сын ее был счастлив. А счастье без семьи невозможно.
Эржбета вгоняет пальцы в розовые щели жабр. Рыбина бьется. Рыбина не ускользнет.
Рыбина принадлежит Эржбете.
– И потому, умоляю тебя…
Эржбета встает и, баюкая в руках несуществующую рыбу, идет по коридору. Шаги ее легки.
Обручение состоялось спустя три дня. Маленькая церковь не вместила всех желающих, и замковый двор заполнился людом. Эржбета была прекрасна. Нижнее платье из темно-синего бархата, расшитого золотыми птичками, оттеняло бледность кожи, верхнее – атласное, цвета сливок – подчеркивало черноту волос. Но Ференц по-прежнему не глядел на нее.
На алтарь.
На убранство церкви.
На узкое лицо священника, что постоянно тер пальцы, словно пытался очистить их от некой грязи.
На матушку, на отца, на друзей, на… на кого угодно!
Однако это не имело значения. Отныне перед Богом и людьми этот мужчина принадлежал Эржбете.
– Я постараюсь стать хорошей женой вам, – пообещала она, глядя в синие глаза Ференца. И тот, улыбнувшись, коснулся губами Эржбетиной щеки.
Она надолго запомнила этот поцелуй.
В замке Леке Эржбета провела еще несколько лет, которые не казались ей такими уж отвратительными. Она даже сумела привыкнуть к обществу Орошли Надашди, начав находить в занудности последней некую особую прелесть.
Когда же Эржбете исполнилось пятнадцать, состоялась свадьба.
Госпожа Орошля Надашди задолго начала готовить сие событие. Перебрав все замки и имения супруга, она поняла, что Лека и Чейте не способны вместить всех гостей, а потому следует отправиться в Варанно, замок крупный и расположенный на краю равнины.
И стоило сойти снегу, как закипела работа. Стучали топоры и молотки, сооружая многие дома. Тянулись подводы, вывозя со всех иных замков посуду, ткани и прочее добро. И вот расцвели поля шатрами, раскинулись по траве ковры, и не цветы рассыпали по пути невесты, прекрасной в белом своем наряде, но мелкий жемчуг речной.
Все должны были видеть богатство герцогов Надашди.
Все должны были видеть красоту и силу Батори.
Эржбета шла к алтарю, не помня себя. Ее белое платье было тяжело, как рыцарская броня, и узкие манжеты охватывали руки подобно оковам.
У алтаря она осмелилась поднять глаза на жениха. Ференц поспешно отвернулся.
Ковры из супружеской спальни вынесли, раскатав небеленое полотно, по которому змеились алые ленты узоров. У резных ножек кровати стояли миски с зерном, а с колонн свешивались шкурки. Эржбета стояла у камина. Дорта расшнуровывала платье, Катрина разбирала сложную прическу. Снизу доносились крики и шум свадебного пира, но чужая радость не доставляла успокоения Эржбете.
Ференц не любит ее.
Она поняла это сразу: достаточно было заглянуть в прозрачные глаза. Не любит и не хочет. Плохо. Он подчинился матери, но Орошли скоро не станет. Теперь ее болезнь видна всем, а Ференц – хороший сын. Порадовал матушку. А когда матушка отойдет в мир иной, отправит туда же и Эржбету.
Или в монастырь. В один из тех серых, выгрызенных кирками в скале монастырей, где вечный холод, молитвы и несвобода. Где день ото дня в сумерках и сырости женщины теряют красоту.
И сходят с ума.
Эржбета поежилась, вдруг явно увидев распутье собственной жизни. И обе дороги вели к заточенью.
– Вам холодно? – шепотом поинтересовалась Дорта и, не дождавшись ответа, накинула на плечи плащ. Темный бархат, подбитый соболем ничуть, не согрел. Напротив, дрожь усилилась.
– Принеси мне гребень, – Эржбета глядела на огонь. – Мой гребень.
– Но вы…
Она забыла о подарке тетушки. Она решила, что в тайной науке Ноама больше истины, чем в древнем знании о трехликом боге. В ней и сейчас не осталось веры, но может быть, вера не столь и
