– Ну, ладно, извини. Я не хотел. – И быстро, словно боясь передумать, Егор сознался: – Я в жизни не поднимал руку на женщину.
– А я не женщина, я – ведьма.
Охотник
Время шло. Шло и шло, и Альдов тонул в этих бесконечных секундах, минутах, часах. Сколько прошло? Он не знал, за окном темно, в квартире тоже. Наверное, следовало бы зажечь свет. Наверное, следовало бы поесть. Наверное, следовало бы найти в себе силы, чтобы жить дальше.
Как жить? Как-нибудь. Он ведь дышит и думает, значит, живет. Но, боже мой, до чего же больно… А та, которая принесла с собой боль, следит за ним, Егор чувствовал на себе ее взгляд. Пустота, у нее вместо глаз пустота, и он, заглянув однажды в эту пустоту, не сумеет вырваться из ее цепких лап.
Ведьма. Она сказала, будто она ведьма. Что ж, Альдов готов поверить, сейчас он готов поверить во все, что угодно, лишь бы боль ушла, а она не уходила.
Юлька умерла, его Юленька, его доченька, его чертенок, а он так и не съездил с ней в Диснейленд, в Париж, в Лондон тоже, в Рим. Он никуда с ней не съездил, не хватало времени, теперь же, когда Юли не стало, Альдов не знал, что с ним делать, со временем. Его вдруг стало слишком много.
– Может… – Анастасия первая нарушила хрупкое равновесие, сложившееся утром. Тогда он замолчал, а она не мешала. Что ей теперь надо? Добить? – Может, это не та Юля…
– Может. – Мысль походила на спасательный круг. Конечно, это не та Юля, это совсем другая девочка, до которой Егору нет дела, а его собственная дочь жива.
– Я ничего о ней не знаю. – Ведьма встала с дивана и подошла к окну. Одной рукой она гладила стекло, а другой прижимала к животу грязного плюшевого медведя. – Только имя. И еще… Она рассказывала, будто ее отец обманывал мать. У него были любовницы, и он не пытался скрыть этого… А мать убежала и забрала девочку с собой. Они укрылись в «Милосердии Господнем». Юле там нравилось.
– А мать? – Каждое ее слово убивало хрупкий росток надежды. Все правильно. Он обманывал Тому и любовниц не скрывал. Точнее, пытался, но, поскольку врать не умел, попытки не удавались, и Тома наверняка все знала.
– Умерла. Юля говорила, что ее мама умерла. Заболела, а там… там ведь не лечат. Если господь захочет, то… – Анастасия замолчала, прислонясь лбом к стеклу. Что она там увидела, за окном ничего нет. За окном ночь.
– Значит, и Тома умерла…
– Тома? Я не знаю, как ее звали, Юля не сказала, а я приехала позже.
– Понятно.
Снова молчание. Егор слушал дыхание, и биение сердца, и заунывный скрип за окном – старый тополь танцевал на ветру, и тысячу других звуков, от которых невозможно спрятаться. Боль отступала перед этими звуками, а на освобождающееся место тяжелой болотной жижей вливалась ненависть. Скоро, совсем скоро боли не станет, зато ему придется научиться жить в этом болоте. Ничего, он научится. И отомстит. Всем, начиная с ведьмы.
Она рядом, и Егор не позволит ей убежать. Она тоже виновата.
Ведьма
– Ты мне поможешь. – От неожиданности я вздрогнула. Ну вот, снова задумалась. Сегодня целый день я только и делаю, что думаю. О чем? Да, как обычно, ни о чем. О себе, о Юльке, о Егоре. Тяжелые мысли. Неприятные.
– Слышишь меня? – тяжелая рука легла на шею.
– Слышу. – Я боялась пошевелиться. Он сейчас в таком состоянии, что убьет не задумываясь. Потом, возможно, будет сожалеть о своем опрометчивом поступке, хотя… Сомневаюсь, что будет. Пальцы слегка сжали шею, ну вот, похоже, я не ошиблась.
– Завтра. Ты. Покажешь мне. Где. Находится. Этот. Приют. – Он говорил медленно, выделяя каждое слово, точно опасаясь пропустить нечто важное.
– Хорошо. – Надеюсь, до завтра он успокоится, иначе… иначе конец, я ведь не помню, где находится «Милосердие Господне», но в данный момент объяснять что-либо бесполезно, Егор просто-напросто не услышит.
– Мы поедем, и я убью эту скотину, – совершенно спокойно заявил он.
– Кого?
– Пророка. – Пальцы разжались. – Я убью чертова пророка.
Я вцепилась в несчастного медведя. Неужели… Он не знает. А милиция – пустая угроза, на которую я купилась. А завтра, что будет после того, как он узнает?
Явно ничего хорошего.
Ищейка
– Итак, я оказался прав… – Ромашев вцепился в гамбургер с энергией оголодалого пса. Он, не жуя, заглатывал огромные куски бутерброда, густо сдобренного майонезом. Васютка предпочитал питаться в нормальной столовой, пускай там суп вчерашний, а салаты пахнут уксусом и железной кастрюлей, но все равно, в них больше правды, чем в этой свежей и горячей псевдоеде. Но поскольку заключение экспертизы – пускай даже в устной форме – нужно было немедленно, приходилось соглашаться на условия Ромашева. Вот Игорь и сидел в странного вида забегаловке, принюхиваясь к неожиданно аппетитным запахам горячей еды.
– Пуля в голову. Стреляли в затылок и с близкого расстояния. Кстати, тебе повезло – пуля застряла в черепе, так что будет с чем сравнивать. А чего не ешь?
– Не хочу.
– Молодец, – похвалил Ромашев, – здоровое питание – залог долгой жизни. Правда, господину неизвестному питание не слишком помогло, пуля – такое дело… не всякий организм переварит. Ну, что еще тебе рассказать? Мужчина, возраст – от двадцати пяти до сорока, смерть наступила около года назад. Это предварительно! – на всякий случай уточнил эксперт, слизывая белую майонезную каплю с манжеты. На манжете осталось пятно, но, похоже, Ромашева подобные мелочи не волновали.
– Сам видел, с чем работать приходится…
Васютка на мгновение вспомнил, что он видел, и враз ко всем аппетитным запахам добавилась одна весьма неаппетитная «лесная» нотка.
– Чего побелел? – поинтересовался Ромашев, прихлебывая колу. – Кстати, думаю, убили твоего клиента не сразу… Я, конечно, пока еще не закончил, но… В общем, имеем выбитые зубы, пару сломанных ребер, и колено повреждено, скорее всего, огнестрел, но пули нету, а времени прошло порядком.
– Пытали?
– Скорее да, чем нет. Ну, кому надо выбивать зубы мертвецу?
– Чтобы не опознали? – предположил Васютка.
– Ну… Не знаю, тебе виднее, а я это только так, на вопросы отвечаю…
