минутой я все более осознавала собственную ущербность. Платье неприлично льнуло к вспотевшему телу, туфли натирали ноги, голова разламывалась от боли, даже запах собственных духов раздражал неимоверно.
– Улыбайся, черт бы тебя побрал! – Альдов слегка сжал локоть, а в моей руке, словно из ниоткуда, возник бокал. Какая прелесть. Холодное и удивительно вкусное шампанское примирило меня с окружающей действительностью. Шаловливые пузырьки вихрем пронеслись по жилам и растворились в крови светлой радостью. Пожалуй, если продолжить в том же духе, вечер получится не таким и ужасным. После второго бокала я позабыла и про платье, и про туфли, и про то, что мне здесь не место.
– Настасья! – Егор, как обычно, появился в самый неподходящий момент, и все мои желания послушно испарились. – Познакомься, это мой друг, Кусков Павел Григорьевич.
– Для друзей просто Паша… Мадемуазель, позвольте поцеловать вашу ручку… Не понимаю, как подобная роза досталась такому шалопаю, как Альдов, чем он заслужил благословение небес, пославших на землю ангела…
Кусков болтал, и кланялся, и целовал мне руки, и нежно обнимал за плечи, совершенно не по-дружески обнимал, а я пыталась не расплакаться. Это
Иначе смерть. Стук в окно, недолгий разговор, выстрел, похожий на щелчок, и запах пороха. Чуть позже к нему добавляется еще один запах – чуть горьковатый, словно мокрая полынь, аромат крови. Ее немного, черная лужица на полу, и черная дырочка во лбу Андрея, точно третий глаз.
– Настасья, – Егор оттеснил друга, – с тобой все в порядке?
– Здесь… Здесь жарко очень…
– Ваша правда, богиня, совершенно нечем дышать. Может, богиня позволит простому смертному проводить ее в сад? Там и людей поменьше…
– Пашка, не забывайся. Иди-ка лучше погуляй, я сам.
Впервые не Егор вцепился в меня, а я в него. Подальше, пусть уведет меня подальше от этого страшного человека. В саду я почти пришла в себя. Свежий воздух, спасительная темнота и холод отогнали страх.
– Садись.
Я послушно плюхнулась на скамейку, Егор присел рядышком. Его присутствие успокаивало, Альдов не позволит убить меня. И насчет плана своего передумает. Должен передумать.
– Ну и что это было? – Егор не сердился, скорее ему было любопытно. – Ты, случаем, не заболела?
– Нет.
– Тогда в чем дело? Он тебе… настолько неприятен?
Неприятен? Да я боюсь этого типа до икоты, до бешеного стука крови в висках и тугой тянущей боли в животе. Андрея не боялась, Альдова, пожалуй, тоже не боюсь, а вот его милого друга Пашку… Он в отличие от остальных убийца, хладнокровный, осторожный и предусмотрительный. И он не знает, что я знаю… что в доме, кроме Андрея, есть еще кто-то, не знает, что этот кто-то слышал и разговор, переросший в ссору, и выстрел, и… Боль вернулась с новой силой.
– Эй, Настя, слышишь меня? Давай, солнышко, дыши… Вот так, глубоко, вдох-выдох, вдох-выдох. – Егор ласково гладил меня по голове, по плечам, по спине. Мокрый шелк тянулся за ладонями, чтобы урвать хоть немного нечаянной ласки. – Сейчас ты придешь в себя, и мы поедем домой. Хорошо? Или врача позвать?
– Не надо. Мне… Мне уже легче…
– Точно?
– Точно.
– Тогда, может быть, объяснишь мне? – Альдов отстранился, но проклятое платье успело украсть тепло его рук. Чужое жизненно необходимое мне тепло.
– Дома. – И только дома, скорее домой, чтобы не столкнуться ненароком с Пашкой, я не готова к встрече, я боюсь. – Поехали домой, пожалуйста.
Охотник
Всю дорогу Анастасия молчала. Смешно, они знакомы всего ничего, а Егор уже научился разбираться в ее молчании. Оно могло быть обиженным, тогда выпячивалась нижняя губа и глубокая складка залегала между бровями; злым до капелек слез, замерзших в уголках глаз; любопытствующим и испуганным. В последнем случае ведьма забивалась в самый темный угол квартиры и не выходила, пока Альдов сам не позовет. На сей раз она молчала… Потрясенно? Тоскливо? Обреченно? От сгорбившейся на соседнем сиденье фигурки веяло такой безысходностью, что Егор окончательно растерялся. Ее платье и то словно потухло, выцвело и, испугавшись подобной перемены, мятой тряпкой липло к телу хозяйки.
– Приехали.
Она даже не шелохнулась.
– Эй, – Егор осторожно прикоснулся к ее руке. Холодная. Ледяная. Ледяная кожа под ледяной корочкой шелка. Чертовы перчатки не греют, на хрена они вообще в таком случае нужны? Настя вздрогнула и поспешно отдернула руку.
– Приехали, – повторил Егор. – Давай домой, пока совсем не замерзла.
Ведьма неловко выбралась из машины. Да что же, собственно говоря, произошло? Анастасия познакомилась с Пашкой, а потом… Странная реакция. Виделись раньше? Но когда и при каких обстоятельствах?
Квартира встретила темнотой и холодом. Настасья даже не потрудилась зажечь свет в прихожей, и Егор едва не упал, споткнувшись о ее туфли.
– Настя!
Молчание.
– Настя!!
Кажется, в комнате хлопнула дверь. На балконе? Совсем крыша поехала, в ее наряде только на балконе и торчать, да еще босиком. Альдов разозлился. Она специально это делает, Тома тоже любила играть в обиду, придумывала какие-то смехотворные причины, из которых, точно кролика из цилиндра, вытаскивала нелепую обиду, холила ее, лелеяла, подкармливала вымученными слезами. Настасья просто молчит, но он все равно чувствует себя виноватым, и даже умело выстроенная ограда из ненависти не помогает.
– Настя.
Она стояла на балконе босиком, красный шелк дрожал на ветру, а по щекам струились слезы. Егор никогда раньше не видел, чтобы она плакала. Она не умеет плакать, она же злая, черная и злая.
– Пойдем в дом. Замерзнешь.
Она провела по щеке рукой и, с удивлением посмотрев на мокрую ладошку, заявила:
– Это дождь.
– Конечно, дождь, – согласился Альдов. – Пошли, пока совсем не промокла. И переоденься. Платье дорогое, – зачем-то добавил он. Плевать ему на платье, не такое оно и дорогое, зато наверняка холодное и неуютное. Настасья переоделась, в своих джинсах и свитере она выглядела почти такой же, как вчера: спокойной, уверенной и нарочито безразличной к происходящему.
– На, грейся, – Егор сунул ей кружку горячего чая. Ведьма осторожно понюхала пар.
– Кипяток, – на всякий случай предупредил Альдов, она рассеянно кивнула.
– Наверное, ты не поверишь, я сама не поверила бы, но… я не убивала Андрея. Он был скотиной, подонком, сукиным сыном, и, бывало, я молилась, чтобы он сдох, захлебнувшись своим пойлом. Но я не убивала. Убийство – это грех, хотя я больше и не верю в Бога. В тот вечер… Андрей напился раньше обычного. В последнее время он очень много пил, в приюте ему не нравилось, тяжело, скучно, развлечений никаких, все либо работают, либо молятся. Поскольку молились главным образом на Андрея, он очень быстро поверил, будто и в самом деле является мессией. У него словно сознание раздваивалось… Короче, пьяный он искренне полагал, будто я – ведьма. – Настасья попыталась улыбнуться, а Егору захотелось убить чертова пророка еще раз, чтобы уже наверняка.
– Я привыкла, с ним вполне можно было жить, если под руку не попадаться, он заводился, только когда меня видел, а если спрятаться, то… безопасно. Я и спряталась, залезла под кровать, я и в детстве всегда
