вкололи и сунули в бункер, а потом отпустили. Он объяснил все, главный их, что я… я должна убить Ефима. Что если не убью, то тогда они меня убьют. Запрут там навсегда и все!
– Тот человек, – спросил Ричард Иванович. – Которого они удерживают. Вы случайно не знаете, как его зовут?
– Знаю. Семен, – ответила свидетельница, вытирая рукавом слезы. – Он очень хороший. Гений. Я никогда раньше не видела живых гениев.
– Я тоже, – подмигнул ей Серега. – Ну ничего, сейчас посмотрим.
Когда Оленьку увели, Сема понял, что умрет. Нет, не сейчас, может быть даже и не скоро – похитители явно нуждались в нем, коль уж шли на подобный риск и траты. Но когда-нибудь смерть всенепременно случится. И вот странность: если прежде сама мысль о подобном ввергала в панику, то теперь…
Теперь Артюхин остался спокоен, разве что жалость появилась – новое, незнакомое чувство – к самому себе за бездарно прожитые годы, за то, что не к тому стремился, не туда бежал… бежал-бежал и прибежал. Тупик. Четыре стены, дверь в железе. Кормежка по расписанию, укол. От укола мир качается, становится добрее и тянет в сон.
Сны пахнут розами и морем, солено, рыбно, ветрено. Волны на берег летят, рассыпаются бисером, облетают и оседают клубком путаных нитей.
– Я сплю, – сказал Артюхин.
– Спишь, – согласилась молодая женщина в старинном наряде. – Конечно, спишь. Все мы спим, но только некоторые могут проснуться.
У ног ее, касаясь деревянным ободом синей ткани, вертелось колесо, тянуло морские нити и катило их дальше, к странного вида сети, которая закрывала берег.
– Ты кто? – Артюхин осмелился протянуть руку, коснуться пальцами натянутой нити, и та задрожала, загудела струной. – Пряха?
– Морская. Видишь, жизни пряду.
– Чьи?
– Разные. Твою вот… Ольгину… могу вместе, могу врозь, могу обрезать, могу связать. Выбирай.
– Что?
– Что-нибудь, – ответила Пряха улыбаясь, откинула волосы с лица и добавила: – Только не опоздай с выбором.
И Артюхин проснулся. На губах его хрустнула горькая морская соль, ноздри щекотал йодно-рыбный запашок, а в спину будто морские камни вдавились.
И чайки, чайки-то орут…
Не чайки – люди. Грохочут сапоги по сходням, гремит, трясется железная тюрьма, и распахнувшаяся дверь нежданным чудом.
– Эй! Есть тут кто? Выходи!
Позже, в машине, укутавшись в чью-то грязноватую, но теплую куртку, прижавшись к Оленьке, Семен пил чай и думал о том, что же он выбрал тогда, во сне. Думал-думал, а придумать не мог.
– Вы Эльку знали? – спросил хмурый тип с квадратной физией. – Эльвиру Стеклову. То есть Камелину. Моя сестра. Ее убили.
Ножницы щелкнули, обрезая эту нить, обрывая, отпуская, позволяя рассыпаться каплями, вернуться в ледяную морскую утробу.
– Не из-за вас, – по-своему расценил молчание Стеклов. – Ее муж заказал. Тоже ученый. Он другую нашел. Врет, что из-за открытия, из-за вашего, из-за денег, а на самом деле другую нашел. Поменялся.
Семен кивнул, потому что не знал, как следует отвечать в подобных случаях и следует ли вообще. И потому как смотреть в глаза Стеклову было стыдно, заговорил:
– Мы с ней давно знакомы были, с университета еще, потом разбежались. А потом встретились. На «Одноклассниках», грешен, знаете ли… грешен был. Переговорили. Раз-другой. Потом… никто не понимал сути моей идеи, а она поняла. Помогла. Я не все мог делать в своей лаборатории, ресурсы не те… мы вдвоем решили проблему, общие результаты, общие перспективы. И проблемы, как выяснилось, общие. Она была повязана с «Фармиколом», я – с «Фармой». Это значит, что все наше – не наше, а чужое, нам же – премию и благодарность, с занесением в личное… решили действовать.
– Уничтожили все записи, а сами сбежали?
Сбежали. Бежали-бежали, поскользнулись и упали, хлебанули едкой жижи, утонули. Он вот выплыл, а Элька нет. И не верится, она же всегда сильнее была. Она… нету больше.
– Она про вас говорила, про то, что в городе брат работает. В милиции. Надеялась на помощь. Она говорила, что за мной точно следят, а о ней, может, еще и не знают, поэтому она бумаги и собрала. Нет, там не совсем бумаги, там данные, информация. Элька сказала, что спрячет ее там, где никто не догадается искать.
Ричард Иванович странно дернулся, точно хотел выпрыгнуть из машины.
– Я вот и не знаю где. Она и Ефима нашла, чтобы патент и посредники, хорошая фирма, говорила, серьезные юристы, связи… я на встречу шел, а меня прямо на лестнице и…
Шаги, голос, укол, падение, затянувшееся и закончившееся подвалом. Пробуждение и стыд. Страх. Олечка и сожаление об упущенном времени. Ничего, теперь наверстает. Раз жив, то непременно наверстает.
Только не наукой – без Эльки, без записей, которые ушли и, кажется, навсегда, он обречен на долгий путь повторения, а времени осталось мало…
– Скажите, – вдруг спросил Семен, – а вы верите в бога?
– Разве что из машины, – раздраженно отозвался Ричард Иванович.
Боги жили в машинах, грелись на моторах, дымили керосином, глотали присадки и добавки, иногда выглядывая наружу, к людям.
Боги тоже нуждались в обществе.
Боги изредка приходили на помощь, распутывая запутанное, возвращая утерянное. И со временем они обращались легко, как и подобает всесильным.
В камине кипел огонь, свиваясь рыжими клубами, девятихвостый лис, стозевное чудище, которое обло и лаяй, оно догрызало случайную добычу: буквы и слова, строки и картинки, розовые кусты, корабли, соловьев, живых ли, механических… чудищу было все равно.
Обло. Стозевно. Лаяй.
– Идиот! Какой же ты идиот! – орало другое, в человечьем обличье, и высокое сопрано заставляло стекла дрожать. – Зачем ты застрелил ее…
– Всем стоять! Ефим, вяжи урода…
– Дашка!
Огонь обгладывал сахарные страницы старинной книги, и тени, обычно суетливые, замерев, следили. Ждали. Чувствовали всеблагую руку машинного бога.
– Дашка где? Где Дашка!
– Это он ее убил! Господи, как хорошо, что вы пришли! Мама! Мамочка! Не умирай, мамочка…
– Дамочка, а артистка из вас фиговая…
– Дашка!
– Я здесь! Здесь…
И боги, довольные совершенным, отступили, свернулись поверх горячих моторов, плеснули бензина и стали прикусили, закрыли глаза: теперь все вернулось на круги своя.
…стойкий оловянный солдатик нес на руках свою балерину…
…девочка со спичками возвращала корону, вновь превращаясь в принцессу на горошине, а рыжий рыцарь, наблюдая за превращением, сочинял другую сказку…
…и Кай, оставшийся без Герды, медленно оттаивал душой, его отпускала Вечность, но не страсть к головоломкам…
…длинноволосая русалочка, оправившись от испуга, нашла себе престарелого принца, а тот, вернувшись к преданной мечте, ожил…
