потому, что видно, не первое его дело. А где прошлое, там и будущее.
Ну же, пугайся. Хорошим девочкам положено бояться страшных маньяков. И инстинкт самосохранения – лучший стимул для откровенности.
– Она ведь молоденькой была. Хорошенькой. Работала здесь неподалеку... менеджер турфирмы. «Алиста-Тур». Ни о чем не говорит?
Медленное покачивание головой, контролируемые жесты, словно Ирина не до конца верит самой себе. Боится себя. А может, это она? Изнасилования ведь не было, значит, теоретически могла и женщина. Эта конкретная, не прикоснувшаяся к кофе женщина. Ирина невысокая, но кряжистая, с виду крепкая, жаль, что пальто мешает визуальной оценке.
– Ее подруги говорили, что Алину... Я не упоминал, что убитую Алиной звали? Красивое имя. Нет? Извините. Так вот, Алину пригласили на свидание. К сожалению, с кем, выяснить не удалось.
– И вы думаете, что я вам имя назову? – Сколько льда в одной фразе, сколько презрения, но вот беда – все это ложь. А где искать правду, Никита пока не знал.
– Нет, нет, что вы... я просто понадеялся, знаете, мне иногда везет... вот просто везет, и все тут.
Везет, и убийца оставляет след. Везет, и след выводит к дому. Везет, и из дому выходит человек, который очень хочет что-то скрыть.
– Извините, но мне пора. – Ирочка поднялась. – Мне очень жаль, но в данном случае я ничем не могу вам помочь.
Врешь, некрасавица, но это уже совершенно неважно. Гончая стала на новый след, и погоня продолжится.
Для начала надо установить, где и кем работает Ирочка. А заодно – запоздалая мысль – самому посмотреть сводки на предмет похожих случаев.
И вот в какой-то из дней нашего сидения в тюрьме – я давным-давно потерял им счет – дверь камеры отворилась, и смотритель, явившийся с корзиной, от которой тянуло чудесными ароматами, возвестил:
– Радуйтесь, люди! Зверь убит!
– Убит? – Мой отец вскочил. – Убит?! Ты уверен в том, что говоришь?
Смотритель же, переступив порог, принялся выкладывать на стол принесенное. Круглая булка хлеба, еще горячего, с хрустящей темной корочкой. Мягкий козий сыр. Ветчина. Горшочек с паштетом из гусиной печенки. Два жареных цыпленка, завернутых в кусок ткани, и несколько ранних яблок.
А в довершение две темные бутыли с залитыми воском горлами.
– От его светлости, графа де Моранжа, – пояснил смотритель, добавляя несколько бокалов синего стекла. – Во славу короля.
– Кто убил Зверя? – Мой отец, схватив смотрителя за руку, тряхнул его. – Кто убил Зверя? Граф?
– Де Ботерн, – ответил смотритель, улыбаясь. Лицо этого доброго, в сущности, человека отражало все те эмоции, каковые испытывал каждый человек в Лангедоке.
Он был счастлив.
Все были счастливы, ибо наступил день, когда добрый свинец и верная рука остановили бесчинства. Не стало чудовища, а значит, мир и благополучие вернутся на земли сии.
Радуйтесь, люди.
Рассказ – а рассказывал смотритель с превеликим удовольствием, ибо видно было, что ему в радость поделиться с нами подробностями случившегося – оказался долгим. Вероятно, отчасти виновато было доброе вино из подвалов де Моранжа, вероятно, радость смотрителя от обретения благодарных слушателей.
А все мы, и отец, и я, и Антуан, ловили каждое слово.
По всему выходило следующее: Антуан де Ботерн, ведомый, верно, промыслом Божиим и знаком, каковой сумел узреть лишь он один, 20 сентября года 1765-го от Рождества Христова устроил засаду на землях аббатства Шаз. Он молился об удаче, и случилось чудо: всего через несколько часов ожидания пред ним явился Зверь.
– Он вышел прямо на де Ботерна, жаждая вырвать горло и напиться крови, – говорил смотритель, размахивая полуобглоданным куриным крылом. – Но тот не растерялся. Его аркебуза, заряженная свинцовой пулей и тридцатью пятью картечинами, плюнула смертью прямо в звериную харю!
Антуан вцепился мне в руку, я чувствовал пальцы сквозь плотную ткань. Они были холодны.
– И не зря, не зря про Ботерна говорили, что он стрелок отличный! Прямо-таки в глаз попал. А картечь развалила грудь. Но я вам скажу, что верно это было отродье дьявола! Ибо не упало оно, как упал бы любой другой зверь, но понеслось на де Ботерна! И пришла бы тому смерть, когда б не помощники.
Смотритель выдохнул и утер пот, который проступил на выпуклом его лбу. Взволнованный и тем, что случилось, и тем, что он сам явился свидетелем великого свершения, он торопился расцветить красками повествование свое.
– И я вам скажу, что это был волк.
Антуан едва слышно выдохнул.
– Огромный волк. Огромный! – Он потрясал руками, вырисовывая очертания убитого де Ботерном животного. Он отмерял рост от пола, подобно рыбаку, хвастающемуся уловом, разводил руки, показывая длину челюстей. Оттопыривал пальцы, демонстрируя величину клыков. Он был убедителен.
И я поверил.
И вера эта длилась ровно до того момента, как, допив вино, добрый человек вышел из нашей камеры.
– Кто имеет уши, да слышит, – шепотом произнес отец, осеняя себя крестным знамением. – И видел я, что одна из голов его как бы смертельно была ранена, но эта смертельная рана исцелена. И дивилась вся земля, следя за зверем, и поклонились дракону, который дал власть зверю...
– Нет! Замолчи! Замолчи... – Антуан, пав на колени, заткнул уши пальцами. – Не говори, не...
– Зверь мертв. Зверь мертв... мертв? – Отец не обратил внимания на судороги, которые потрясали Антуана. – И вправду. Мертв. Убит де Ботерном? Этим щеголем де Ботерном? Вот так просто...
Обрывки слов, жесты, движения, словно во сне, словно мой отец наново пережевывал услышанное. И не верил! Он не верил, и я заражался от него этим неверием.
Я вспоминал надменное лицо де Ботерна. Я вспоминал его разряженную свиту. Породистых лошадей, каковые прекрасно смотрятся на равнинах и парадах, но бесполезны в горах Лангедока, равно как и легкие портшезы, в каковых предпочитали передвигаться некоторые охотники. Я вспоминал борзых, каковых возили в обитых шелком корзинках...
– Он вышел. Он ждал. Он дождался и в один выстрел... красиво! Великолепно! Достойно носителя королевской аркебузы. Достойно славы и награды... достойно лжи.
И он оказался прав, мой отец. Уже потом я узнал о триумфе Антуана де Ботерна. Может, он и не отличался безумной храбростью Дюамеля, может, в нем не было нечеловеческого упрямства Денневалей, может, он и не испытывал той ненависти к оборотню, каковой горели все жители несчастного Лангедока, но он, Антуан де Ботерн, безусловно, был умен.
Заявив о подвиге, он озаботился, чтобы заявление сие не выглядело пустыми словами.
Дабы не описывать все, сделанное Антуаном де Ботерном ради придания достоверности, я приложу страницу из «Газет де Франс» с протоколом, составленным и опубликованным в Клермоне, там же отпечатанным и для успокоения жителей распространенным по всему Лангедоку.
