Проклятие двух Мадонн

особенно таким вот, светловолосым и светлоглазым, сделавшим любовь профессией.

Александра как-то сразу все поняла, тихо вздохнула и зачем-то отвернулась. Жаль, в ее глазах плывут остатки серо-голубого дыма, затуманившего сознание.

– Ну вот, я же говорила, что жалеть будешь. – Она отступила на шаг и спрятала руки за спину. – Я предупреждала…

Серебряная пыль луны печальным нимбом над головой Александры. Мадонна… еще одна Мадонна, а ему бы с человеком поговорить. Или помолчать, просто, чтобы рядом, чтобы не одному. Ему так надоело одиночество.

– Ничего не произошло, – будничным тоном заметила Александра. – Ничего такого, на что стоило бы обращать внимание, правда?

Неправда. Но вздохнув, Игорь ответил:

– Правда.

Дальше шли молча, только не вместе, а порознь, отгородившись мыслями и проблемами, наверняка, у нее тоже есть проблемы… хотелось бы знать, какие именно, но вряд ли скажет.

Дом выплывал из темноты желтыми пятнами окон, черной неравнобокой крышей и диском спутниковой антенны, закрывающей луну.

– Надо же, какая встреча… – Откуда появился Василий, Игорь не заметил, наверное, чересчур уж глубоко ушел в раздумья. – Гуляете?

– Гуляем, – ответила Александра, раздраженно, с каким-то непонятным вызовом, будто пыталась злость согнать.

– И я гуляю. Воздухом дышу. – Васька улыбался. Вот лица не видно, а Игорь все равно был уверен, что Васька улыбался, ехидно так, точно высмотрел нечто в крайней степени неприличное и теперь давал понять – он видит, знает и вот-вот расскажет всем.

Васька с детства любил ябедничать.

– Извините, но я, пожалуй, спать пойду… голова что-то болит. – Александра приложила руки к вискам. – Извините. И… спокойной ночи.

– Спокойной ночи! – крикнул в спину Василий и чуть тише, так, чтобы она не слышала, добавил: – Главное, чтоб голова болела после прогулки, а не до… А ты молодец, с фантазией подошел… я бы не додумался… нет, ну ты вообще даешь, соблазнить нашу мадам… какая трагедия накануне свадьбы… ну ладно, мешать не стану… иди, пожелай спокойной ночи, а там, глядишь, и головная боль пройдет.

Васька, засунув руки в карманы пиджака, бодро зашагал прочь от дома. Интересно, куда? Прежде он любви к ночным прогулкам не выказывал. Александра права, в этом доме слишком много тайн, которых отчего-то никто не замечает.

– Бедная моя. – Матушка сидела у изголовья кровати, до чего непривычно. Глаза покраснели от слез, и руки подрагивают, отчего костяные перья веера шевелятся, скребутся друг о друга с неприятным звуком. Сейчас Настасья поразительно ярко и четко слышит все звуки, их много, чересчур много, а хотелось бы спокойно заснуть.

– Я всегда была против подобных забав… катание на лодке, кто ж только придумал такое. Как подумаю, что могло случиться… – Матушка приложила к глазам батистовый платок. – Несомненно, Дмитрий повел себя весьма героическим образом… признаю, я была чересчур строга к нему.

За прошедшие дни Настасье не единожды выпадало слушать историю своего чудесного спасения, сначала от Лизоньки, бледной, несчастной, до глубины души взволнованной произошедшим, потом от батюшки, от матушки… по всему выходило, что Лизонька, испугавшись, чересчур сильно качнула лодку, и Настасья упала в воду, а Дмитрий, ни минуты не раздумывая, нырнул следом и вытащил.

Батюшка еще добавил что-то про подвиг, дескать, Настасьина одежда, набравшая воды, весила преизрядно, и оттого спасти девушку было крайне сложно. А уж дотащить до причала, как сделал Коружский, и вовсе человеку обыкновенному непосильно.

А он и вытащил, и дотащил, значит, любит, по-настоящему любит, раз жизнью рисковал… и ради подобного подтверждения любви Настасья готова была тонуть еще раз. Или не раз.

– Лизонька так расстроена, – тихо сказала матушка, подымаясь. – Все себя винит… в меланхолии постоянно… будто подменили.

Настасья промолчала. Лично она не видела за сестрой вины, но вот как сказать это Лизоньке, не обидев, не оскорбив… да и дня три не заходит Лизонька в Настасьину комнату, будто сторонится, самой же Настасье доктор запретил с постели подыматься.

После матушкиного ухода стало совсем тоскливо. Пожалуй, больше всего Настасья переживала не за собственное здоровье, которое у нее с детства было отменным, а за то, что пропускает драгоценное время, что не видит человека, ставшего ей дороже всех в этом мире, что вынуждена лежать в этой душной клетке-комнате, когда душа тянется, просится к нему.

Единственным утешением были воспоминания. Лежа в постели, Настасья перебирала в памяти драгоценные встречи, раскладывая на минуты слова и прикосновения… оказывается, было их не так и много, а прежде казалось, будто вся жизнь состоит из встреч, а то, что между – лишь блеклое существование, растянутое во времени.

До чего же странно все… и отчего Дмитрий не пишет? Букеты присылает ежедневно, но это – дань вежливости, а вот настоящего письма, не приглаженного этикетом, искреннего и душевного не было. С этими мыслями Настасья и заснула, а проснулась от взгляда, недружелюбного и страшного, заставившего сердце замереть, а тело сохранять присущую сну неподвижность.

Лизонька сидела на матушкином стуле, близко, чересчур уж близко для того, чтобы Настасья ощущала себя в безопасности. Ночная рубаха белым пятном выделялась в сумраке ночи, распущенные волосы переливались тусклым золотом, а на исхудавшем лице застыло непонятное задумчиво-отрешенное выражение. Губы чуть шелохнулись, и Настасья услышала:

– Живая… зачем живая? Почему не утонула?

Лизонька протянула руку, коснувшись волос, и совсем уж тихонечко добавила:

– Не хочу быть половиной…

Левушка

– Привет. – В этой больнице, в накрахмаленном до ломкости халате, Левушка чувствовал себя неудобно, а прозрачный пакет с круглыми мандаринами выглядел совсем уж по-дурацки. Кому здесь мандарины нужны.

– Привет. – Любаша полулежала. – Решил навестить? Герой соскучился по спасенной им красавице, так? Или допросить надо? Так допрашивали уже…

– Это тебе. – Левушка, проклиная себя за глупость и сентиментальность, положил пакет на тумбочку. – И… я просто так, не допрашивать. Наверное, не вовремя, извини.

– Это ты извини. – Любаша вдруг покраснела. – Я вечно всем хамлю… еще Дед приходил, нервы потрепал, а потом сразу ты… а еще я теперь страшная. Машка говорит, что я слишком много внимания уделяю внешности и вообще подвержена стереотипам. Она у нас феминистка и не красится даже, а мне важно знать, как… – Любаша запнулась и покраснела еще сильнее. Выглядела она и вправду не слишком хорошо, темные круги под глазами, какие-то резкие, обострившиеся черты лица, желтоватая кожа. – Я глупости говорю, да?

– Не знаю. Я не очень разбираюсь, – Левушка присел на стул. – По-моему, сильно хуже не стало.

Она криво улыбнулась и сказала:

– Умеешь комплименты говорить… «хуже не стало»… Боже, кому рассказать…

– А не рассказывай.

– Не буду. Засмеют ведь. Ты тоже не веришь, что я его не видела? А я честно не видела, я шла, задумалась над одной вещью и… свернула не туда, надо было вниз по тропе, чтобы в деревню, а я влево, ну туда, где днем были, к церкви. Автоматом получилось, а потом вдруг резко больно стало и больше ничего не помню. Правда, что ты меня спас?

– Врачи.

– Дед говорит, что ты скромный и дурак, оттого, что ситуацией не пользуешься. Знаешь, мне кажется,