нападавшего, так и для жертвы. Вот, знаете, ведь на самом деле все просто, до того просто, что аж противно, и если бы не ваша параноидальное стремление защищать мелкие тайны…
– Молодой человек, ближе к делу. – Черный веер очертил гневный полукруг.
– Я и так ближе некуда. С кого начать? С вас? Пожалуйста, две тайны, одну зовут мадам Ашари, ясновидящая… хотя на самом деле мошенница. Вторую…
– Вы не имеете права. Это частная жизнь, я буду жаловаться…
– Жалуйтесь. Все всегда жалуются, только мне плевать. – Петр неожиданно повысил голос. – Да, черт побери, мне плевать на все ваши жалобы, потому что вы только и умеете, что скулить да требовать справедливости и защиты от произвола…
– Вас уволят.
– А я сам уволюсь. Знаете, заколебало за копейки в чужом дерьме копаться.
– Ну конечно, всем подавай работу, чтобы и платили, и без дерьма… – Тон Евгении Романовны не изменился ни на йоту, отчего слово «дерьмо» приобрело особо оскорбительный оттенок. – И чтобы с чистыми руками на небо.
– Мне пока и на земле неплохо. – Петр стоял посреди комнаты, нескладный, некрасивый, пролетарски простой и оттого раздражающе чуждый. – И плевать, что вы обо мне думаете или будете думать. И что жаловаться полетите, и что уволят, я одного не могу понять: как так можно было жить, а? Годами прячетесь, зарываете тайны в песочек и довольны – никто не видит, никто не знает… но вы, кажется, просили поближе к делу? Извините, отвлекся и увлекся. Если поближе, то… вторую тайну мадам Берты зовут Анатолий.
– И что? – Василий щелкнул зажигалкой, звук вроде бы тихий, но по нервам резанул.
– И ничего. Анатолий Аксаков, сын близкой подруги.
– Он, он хороший мальчик… умный и Машеньку любит… – Тетушка Берта смотрела испуганно и вместе с тем виновато, а Игорь все никак не мог понять, что за Анатолий и почему тетушка так боится.
– Машеньку он использовал и бросил, точно так же, как до этого Любу… полагаю, следующей на очереди была Татьяна?
– Я не знаю! Я ничего не знаю! Я просто… просто помогала мальчику, и все! – Тетушка закрыла ладонями лицо, желтоватая пергаментная кожа в узоре морщин, розовый лак и полураскрытый веер на тонкой цепочке.
– А по-моему, вы прекрасно все знали. Ваша племянница Люба рассказала, что произошло. Никакой коллекции и обманувшей партнерши… точнее, идея была, но племянница сама продала долю, так? У Анатолия возникли крупные неприятности, а она так хотела помочь любимому…
– Ублюдок он, – внезапно отозвалась Мария. – Ублюдок и сукин сын… чтоб сдох, чтоб шею свою поганую свернул… чтоб эти деньги поперек горла стали!
– Машенька, да что ты такое говоришь? – Тетушкин голос отдавал фальшью посеребренной фольги. Петр же молчал, не торопясь прервать перепалку.
– А то и говорю. Ублюдок он. И со мной, и с ней… вы ведь познакомили. Походатайствовали за бедного мальчика, который в Москву приехал, а жить негде… он душу из меня тянул. И вытянул все, что еще оставалось, вытянул. Я ж любила этого урода, любила…
– Машенька, он же совсем ребенок.
– Ребенок? – Мария рассмеялась, и Бехтерин отметил, что смех ее незнаком, неприятен, резок, будто песок со стеклом смешали. – Трахается он не как ребенок… и нечего морщиться. Да, я с ним трахалась, точнее, это он трахался и со мной, и с Любашей, а может, и еще с кем. Он вообще потрахаться любит, альфонс гребаный. Думаете, я не понимала, чего ему от меня надо? Понимала, а все равно любви хочется, и чтобы одна-единственная, и на руках чтоб носили, и цветы без повода… пусть мною же оплаченные, но из его рук. А он, сука, Любашу кинул.
– И вы об этом не догадывались? – тихо поинтересовался Петр.
– Ну отчего же, догадывалась. – Мария подалась вперед. – А ведь и она догадывалась, только, как и я, молчать предпочитала, удобно ведь. Толенька – мальчик самостоятельный, на привязи не сидит, явишься без предупреждения, так и дверь не откроет. Да и зачем без предупреждения? Позвонить, поговорить… «Мари, милая, я так рад тебя видеть, но, увы, занят…» Мне одной этот мальчик был не по карману, чересчур высокие запросы, а Любаша не поняла.
Эта женщина была чужда и неприятна Игорю. Как и ее смех. Маша не такая, Маша улыбается, не разжимая губ, потому что стесняется крупных и чуть неровных зубов. Маша любит шоколадные пряники, молоко и карамельки «Взлетные», а еще строгие костюмы темных тонов… она похожа на французскую актрису, имя которой Игорь забыл, но не на эту поджаро-черную кошачье-опасную женщину.
– Он просто понял, что дальше с двумя опасно… а может, и вправду сообразил, что Танька необработанной осталась. В деньгах и аферах Толенька быстро соображает.
– Быстро, – согласился Петр.
– И в женщинах… все привычки, все мелочи… любимые блюда, напитки, музыка, книги… поначалу он был замечательным собеседником, тонко чувствующим настроение и читающим мысли. Знаете, каково это, когда наконец встретишь человека, который думает не просто в одном с тобой направлении, но теми же словами, теми же образами… спасибо, тетя, научили. И как к Любаше подойти, надо полагать, тоже вы посоветовали? Вы же все про нас знаете.
– Нет ничего печальнее старой девы, которая пытается доказать всему миру, что ей нет дела до любви, – неожиданно жестко заметила тетушка. – Мне казалось, что ты поймешь, образумишься. Да и Толенька неплохой мальчик. Разница в возрасте? Сейчас это не так и страшно.
– А когда он Любашу на деньги развел, когда разыграл этот фарс с избиением якобы за долги? Она собрала нужную сумму, быстро, очень быстро… знаете, на что он потратил? Купил себе «Порше», это ведь так шикарно. Но Толеньке было мало, начал требовать денег у меня. А у меня нету. Закончились. И свои, и чужие, то, что на журнал предназначалось, и касса наша… хоть самой квартиру продавай, чтобы оправдаться. И я сказала «нет».
– Он вас бросил? – тихо спросил Петр, он уже не выглядел столь агрессивным, скорее уж растерянным.
– Бросил. А вас это удивляет? Мужчины всегда бросают женщин, стоит им получить желаемое, причем не столь важно, чего они желали. Ублюдок сказал, что я старовата и он найдет кого помоложе. Пускай, мне уже плевать… и на тебя, тетушка, тоже плевать, хотя и сволочь ты…
– Ей просто нужны были деньги. – Петр не оправдывал – объяснял, и Игорь внимательно слушал объяснения, хотя было противно. Дьявольски противно. И ведь знала же Машка, что с сестрой случилось, но не сказала, придумала про фирму и долг. Зачем?
– Мы прокляты, – теперь наступил черед откровений для тети Берты. – Место это проклято, и род наш, и картины, которые Георгий нашел… как появились, не стало в доме мира, погань одна и темнота. А вы не видите, никто не видит и не понимает.
– Кроме вашей мадам… этой… забыл. Взялась снять проклятие, но вот что-то оно не поддавалось снятию.
– На крови замешано. Не верите? А я сама кровь видела, которая на портретах этих… от них все беды.
– Конечно, – согласился Петр. – Итак, с этими разобрались, идем дальше. Мадам Сабина… ну, у вас даже не тайна, так, дамский секрет. Сердечный друг, не имеющий ровным счетом никакого отношения к данной истории.
– Мама? – Василий удивленно вскинул бровь.
– Я женщина, и я не настолько стара, чтобы забыть об этом. – Маменька нервно дернула плечиком. – И вообще сказано же, отношения к делу это не имеет.
– Верно, – Петр оглянулся и, отыскав взглядом Татьяну, удовлетворенно хмыкнул. – Татьяна… хорошая девочка, всеобщая любимица. Наркоманка.
– Я завязала… Завяжу.
– Это ваш кокаин попал в коньяк? Или Василия?
– Мой.
– Я здесь ни при чем! – поспешно заявил Васька. – Гарик, скажи этому идиоту, чтобы убирался.
