вижу иначе.
– За что? – говорю тихо, а надо бы закричать… Но вдруг выстрелит. Или не выстрелит? Рискнуть? В конце концов, она все равно убьет меня, ведь не для разговора, в самом-то деле, притащила на болото. Но до чего же страшно, и вокруг тишина. Трава блестит росой, лунный свет отражается в темных зеркальцах, из звуков – наш с Ольгушкой шепот да назойливый звон комариного роя.
– Игра. – Она знаком приказывает сесть и сама опускается на землю. – Опять игра. Каждый раз другая, но интересно.
– Любашу тоже ты?
– Я. – Ольгушка виновато улыбнулась. – Она плохая. Она смеялась надо мной. И Васеньку обидела…
В растопленном серебре лунного света Ольгушка похожа на русалку, нежная, хрупкая, светлые волосы отливают призрачной зеленью, белая кожа выглядит мертвенно-бледной, а глаза, напротив, темными. Один в один водяные зеркала болота, мне страшно смотреть и страшно отвести взгляд, нельзя молчать, но и кричать нет сил, будто парализовало.
– Она как Марта… Знаешь, Марту ведь все любили, а меня нет. Я ведь тень. Отражение… Она украла мое место, и Игоря, и Василия. Совсем забрала. Он говорил, что я – его печальная мадонна, а она позвала, и ушел…
– Он спал и с тобой, и с Мартой? – Я чуть отодвинулась назад, отползать сидя неудобно, но если осторожно, потихоньку, чтобы Ольгушка не заметила? Понимаю бессмысленность – ползком далеко не убежишь – но сидеть, ожидая смерти, гораздо страшнее.
– Да. Спал. В одной постели, нежно-нежно. Целовал. И гладил тоже… любил, наверное, хотя недолго. Он все-таки иногда плохой, но чаще добрый, чем злой. А Марта злая, Марта убила. Меня убила, – глаза Ольгушки плыли чернотой, а лицо, напротив, светилось. Красивая. Неправдоподобно красивая. И правдоподобно безумная. Пистолет на коленях. Успеет выстрелить или нет?
– А я – ее. Теперь у меня другая сестра, она хорошая, только болеет, а я ей помогаю.
– И как зовут твою сестру? – Подтянуть колени, руками нащупать более-менее устойчивую почву. Выбрать момент, чтобы прыгнуть, не бежать, а на нее… говорят, сумасшедшие сильны, но и я не слабая, тем более, есть за что побороться. Под руками вечно мокрый мох, выползает, выдирается гроздьями, обнажая мягкую почву. Слишком мягкую, чтобы опереться. – И разве можно поменять одну на другую?
– Нельзя. Теперь я понимаю, что нельзя. Я отражение и Марта тоже. Равновесие. Как в картинах. Только она умерла и совсем одна. Это плохо, она зовет меня, каждый день, во сне, и с картины… она тоже одна не может. Вместе… а я не хочу в болото, вода холодная очень, а в земле черви. Как ты думаешь, это щекотно, когда черви трогают? Марта не говорит, только зовет, и все…
– Расскажи мне о ней. – Немного ближе, на пару сантиметров сократить расстояние и наступить на горло собственному страху.
– Гадина. Она убежала, когда решила, что убила меня. А потом взяла и вернулась, чтобы забрать мое, говорила, что я все равно замужем, к тому же сумасшедшая. Больно сделала.
– Она тебя ударила?
– Нет. Она говорила, и мне было больно здесь, – Ольгушка коснулась груди. – Она хотела, чтобы я денег принесла, и обмануть тоже. Я бы принесла, а она все равно забрала бы мою жизнь. И не было у меня денег. Совсем не было. И мама не дала, а Игорь слушать не стал. Почему меня никто не слушает?
Ольгушка вздохнула. Ольгушка отбросила волосы назад. Ольгушка погладила пистолет, нежно, как котенка.
– Мне пришлось, понимаешь? Чтобы сохранить то, что от меня еще осталось. Я же не совсем с ума сошла, я просто видеть стала иначе, и люди другие… те же, но другие. И Марта… мы напугать хотели, чтобы ушла, чтобы совсем… а я потом вдруг подумала, если она меня хотела убить, то почему мне нельзя?
– Это ты ее убила?
– Я, – тихий голос заставил вздрогнуть от неожиданности. Правда, он тут же обрел силу и жесткость, вылившиеся в приказ. – Сидеть! Не пытайся убежать… не совершай хотя бы этой ошибки.
Левушка
Темнота мешала. Левушка вообще побаивался темноты, шорохов, теней, которые наполняли окружающий мир, и искренне стыдился этого детского страха. Правда, сегодня страха не было, скорее усталость и раздражение. От долгого сидения в одной позе тело затекло, мышцы одеревенели, и Левушка небезосновательно опасался, что стоит шелохнуться – не говоря уже о том, чтобы вставать и идти куда- то, – как их сведет судорогой. А время шло, медленно передвигало созвездия на небосводе, успокаивало громкий лягушачий хор, высвобождая тишину для иных звуков.
Ох и нелепая это затея, Левушка с самого начала говорил, что нелепая, ну да разве ж его послушают? Петр уперся, Петр разозлился и в злости своей не желал слушать разумных доводов, Петр жаждал поставить точку в этом деле, причем сделать это, как он выразился, красиво.
Чего ж красивого в многочасовом лежании в траве? Одежда, пропитавшись травяной сыростью, намокла, а ночь прохладная, и горло опять заскребло, запекло, предупреждая о возможных последствиях. Ох, не миновать ему очередной ангины. Левушка вздохнул, но вздох вышел беззвучным и, видать, по этой причине душевного облегчения не принес.
Странный день, донельзя странный. Поначалу это дикое, идущее вразрез со всеми правилами поведение Петра, отдающее столь явным непрофессионализмом, что Левушка попросту впал в ступор и вышел из него лишь в городе, в знакомом и неуютном кабинете.
– Чего молчишь? Думаешь, свихнулся? – Петр хлопнул ладонями по столу, и именно от хлопка к Левушке вернулась возможность снова воспринимать происходящее вокруг. – Думаешь, от зависти крыша поехала?
– Нет, – Левушка сел на стул. – Ты нормальный.
– Ну, спасибо, успокоил, а то я не знал. – Злая ирония, злые глаза злого и уставшего человека. – Ладно, извини, предупредить надо бы… в общем, извини, лады?
– Лады, – повторил Левушка, хотя не совсем понимал, за что именно Петр извиняется, а тот охотно разъяснил, и разъяснял долго, преодолевая вялое Левушкино сопротивление и отбрасывая слабые доводы против несуразной затеи.
Легкий скрип двери был столь чужим для ставшей уже привычной темноты, что Левушка вздрогнул. Неужели все-таки… все-таки Петр был прав? Хотя от осознания этой правоты легче не становилось.
Две тени, два человека. Разговор, но до Левушки не долетает ни звука, он просто смотрит и заодно нажимает кнопку вызова… слов тоже не надо, там поймут, что началось.
Тени уходят, растворяются среди других, и Левушка почти решается встать, пусть и не просили идти следом, но любопытство да желание доказать свою полезность – все-таки местный, ему проще найти дорогу и мало ли, вдруг группа захвата заблудится, потеряется в темноте.
Как Левушка и опасался, мышцы моментально схватила судорога, и, сцепив зубы, чтобы не застонать, он упал. Очень вовремя упал – из дому, сопровождаемая тем же приторно-чуждым скрипом открывающейся двери, вышла еще одна тень, которая медленно двинулась за первыми двумя… это было против плана, и Левушка растерялся. Позвонить?
Он позвонил, а трубку не подымали… и еще раз набрал номер. И еще один… и как раз когда длинные гудки в телефоне сменились раздраженным голосом, дом выпустил еще одного участника ночной прогулки.
– К вам еще двое направляются, – опасаясь быть услышанным, Левушка старался говорить тихо, одними губами.
– Понял. Можешь за ними? Но так, чтобы не услышали?
– Постараюсь.
Отключившись, Левушка поднялся. Больно, и ноги почти не чувствуются, но если потихоньку… и по тропинке, скрываясь в вычерченных лунным светом тенях. А ведь мечта, давняя, про расследование и погони, почти исполнилась. Левушка прикусил губу, чтобы не рассмеяться. Нет, ну кто бы мог подумать, что исполняющиеся мечты связаны с мышечными судорогами?
Игорь
Черная ночь продолжением черного дня, Игорь уже устал считать дни и ночи, различия искать…
