Зато был сад в бриллиантовой росе, в рассветной неге и покое.
Открыта дверь. И белые ступени сияют мрамором. Склонились яблони, кусты сирени раскрыли запоздалые цветы. И Томочка сдалась.
Она шла по дорожке, и высокая трава тянулась к подолу ночной рубашки, желая коснуться. Сквозь подошвы тапочек ощущался каждый камешек, и Томе нравились эти ощущения.
Очутившись у забора – кружево металла, лишь слегка тронутое ржавчиной, – она двинулась вдоль него, пальцами ощупывая извивы решетки.
Кто гулял по саду прежде?
Татьяна? Татьяна ненавидела это место. Она никому не говорила об этом, но ее стремление все изменить… и голландские тюльпаны в деревянных шкатулках. Сотни шкатулок и тысячи тюльпанов. Сочные луковицы, обернутые тончайшей тканью, упрятанные в гнездах из соломы.
Гарантийное письмо.
Сорта с причудливыми названиями.
И трагическая случайность пробитой трубы. Подвал залило кипятком и луковицы, хрупкие, нежные луковицы погибли.
Почти все. Татьяна кричала, но крик – лишь маска. На самом деле она радовалась этой случайности, и Тома видела радость, и дом тоже видел. Весной, в убранстве из тюльпанов, он был бы красив.
Теперь вот доцветала неприхотливая сирень, и желтые шары бархатцев пробивались по ту сторону плетения. Наверное, так даже лучше. И найдись человек, который купит дом, он ведь все переделает по- своему. Глядишь, и возродятся старые цветники.
Выстрел раздался в доме, громкий, резкий. И аплодисменты птичьих крыльев пролетели эхом. Томочка подхватила подол и побежала. Тапочек слетел с ноги, и камни впились в ступни, но она не остановилась.
Вася! Только не Вася!
Не он.
Елена. Она лежала ничком на каменном цветке фонтана. И распахнутые руки пытались обнять чашу, но соскальзывали. Белый голубь суетился у ног, касаясь босых же ступней клювом.
Голубь ворковал и хлопал обрезанными крыльями.
Из трещины капала кровь.
Тогда Тамара закричала, хотя – странное дело – ничуть не испугалась. Голубь от крика всполошился и торопливо заковылял прочь, пытаясь спрятаться под козеткой.
Как выяснилось получасом позже, Елена убила себя сама. У фонтана обнаружили старенький, военного образца, пистолет, а в кармане халата – предсмертную записку.
«Все, что я сделала и собираюсь сделать, я совершаю в ясном уме и твердой памяти…»
В комнатушке на третьем этаже, крохотной, почти полностью занятой шкафом, нашлись три платья строгого покроя, сшитые из плотной некрасивой ткани, дюжина белых воротничков и зубная щетка с пастой «32 жемчужины». Крем для рук «Глицериновый» и крем для лица «100 секретов красоты».
Скудные пожитки описывали тщательно, как если бы ценность они представляли огромную.
«…и единственное, о чем я жалею, так о времени, потраченном на размышления. Сергей Булгин использовал мою дочь…»
За обыском следила Саломея, которая выглядела очень мрачной, мрачнее всех, и даже волосы ее словно потеряли былую яркость.
«Он заслуживал смерти. Они все заслуживали смерти».
Олег держался рядом с Кирой, но стоял словно бы в стороне.
«Я вынесла ему приговор. Я дала ему отсрочку, надеясь на чудо. Но Женечка мертва».
Вася хмур, он постоянно трет челюсть, и слышно, как щелкают суставы.
«Я привела приговор в исполнение».
Галина единственная, кому все равно. Она откровенно зевает и постоянно глядит на часы, желая поскорее вырваться из обоймы допрашиваемых.
«Единственное, чего я не учла – своей совести. Убийца мертв, и это справедливо. Я сама стала убийцей, и справедливо будет, если я умру».
– Она жила в доме, – сказала Саломея, завивая прядь на палец. – Поэтому его и не разворовали.
– Ясно, – ответил ей следователь, который в отличие от прошлого раза хмурым не выглядел. Напротив, он был доволен, если не сказать – счастлив. – Дело можно закрывать.
Неправда!
Но Тома промолчала, и рука супруга, опустившаяся на плечо, такая теплая и тяжелая, одобрила это молчание. Конечно. Дело закроют, и дом продадут. Томочка получит деньги и навсегда забудет о том, что здесь случилось.
А как же мама?
Мама первая бы сказала, что думать надо практично.
И если уж разобраться, то кому, как не Елене, маму убивать? Но… но Елены тогда же не было! Или была? Дом огромный, а она в доме жила. И ключи имела. И значит, вполне способна была проникнуть, подкараулить, ударить…
– Тише, милая, все уже кончено, – Вася прижал Тому к себе. Держал он крепко, крепче, чем надо было, выдавливая воздух и сопротивление. – Все уже… все…
Тело выносили, как выносили и улики, оставив лишь несчастного голубя, который следил за людьми из укрытия.
«И да будет дано каждому по делам его».
Когда дом опустел, Тома заплакала. Ей не хотелось плакать, но слез ждали, а не стоит обманывать ожидания людей. И Вася тотчас подхватил ее на руки, понес в комнату, приговаривая:
– Уже скоро… скоро уедем.
Тома выглянула из-за его плеча: из-под козетки виднелся тощий зад Саломеи. А потом показалась и она вся, целиком. Рыжая держала в руках голубя и что-то нежно ему ворковала.
Часть 2
Моя дорога в никуда
Я сбежал из дому в двадцать четвертом. Роберт, у которого журнал «Сверхъестественные истории» принял рассказы «Копье и клык», «Гиена» и «Потерянная раса», целиком отдался мыслям о грядущей карьере, в успешности которой он не сомневался. И, желая облегчить собственную жизнь, Роберт записался на курсы машинописи и стенографии в колледже Пейна.
Его занятость, равно как и его успех, причиняли мне неописуемые страдания. Конечно, я читал его рассказы, да что там говорить – заучил их наизусть, как заучил и ту несчастную поэму, излишне пафосную, на мой ревнивый взгляд. Однако приблизило ли это действо меня хоть немного к тому, чего я желал столь страстно? Ничуть.
Я был копией. Смею полагать, что копией качественной, однако лишенной самой сути того, что составляло Роберта Говарда.
И что мне оставалось?
Отречься от всего. От него, от себя, от Эстер… обеих Эстер, которых я и сам бы не сумел различить. Что ж, решение было принято и диктовалось лишь надеждой, что вдали от Роберта и этой женщины я стану собой.
Я сбежал на рассвете, выбравшись через окно, спустившись по водосточной трубе, которую умолял не трещать, не звенеть, чтобы ни единым звуком не потревожить ее. И, спрыгнув на мокрую землю – а накануне шел дождь, – я опрометью бросился прочь.
Обернулся ли я?
