вовсе не его, а мамина? И Томина?
– Нет. Я не позволю тебе ее продать. Слышишь? Я не позволю! Я завтра…
– Ну вот, а я по-хорошему думал, – Василий шагнул к ней, плавно, текуче, по-звериному. Лапы его обняли Тамару, пальцы-когти впились в поясницу, притянули и прижали к широкой горячей груди. – Я ж и вправду хотел по-хорошему. Дурочка ты моя…
– Отпусти.
– Дурочка… тише. Не кричи.
– Вась, ты… ты отпусти меня. Пожалуйста.
Он лишь крепче сдавил кольцо рук. И тогда Тамара подняла взгляд. Снизу лицо мужа казалось каким-то совсем уж огромным, некрасивым. Жесткий подбородок, бугристый нос и массивные надбровные дуги. А глаз почти и не видно.
– Я не позволю продать квартиру, – сказала Тамара. – Ты можешь делать все, что хочешь, но я не…
Объятия разжались, но Тамару не отпускали. Левая ладонь Василия легла на затылок, осторожно, словно опасаясь разрушить несуществующую прическу, а правая зажала рот.
Ладонь воняла канифолью и сигаретами.
– Да, да… конечно, милая. Ты не позволишь. Но я тебя и спрашивать не стану. Не дергайся. Чего тебе не хватало? Я ж прыгал вокруг, как ненормальный. Томочка то, Томочка се… мамашу твою терпел, пусть ей икается на том свете.
Тома дернулась, но руки сжались. Они держали голову, надежно, как тиски, и медленно тянули вверх, выкручивая из шейного позвонка.
– Та еще тварь. Хитрая. Я не люблю хитрых тварей. Тебя это тоже касается. Поняла?
У Тамары получилось кивнуть, и Василий отступил, предупредив:
– Только реветь не надо.
Тамара торопливо сглотнула слезы:
– Ты… кто ты такой?
– Твой муж. Или забыла? Если забыла – в паспорт загляни. Ты же его с собой уволокла. Нехорошо, Томочка. Нехорошо обманывать мужа. Заставлять нервничать. Искать. Бросать свои дела.
– Какие? По кухне шариться? Что ты там делал? А в саду?
– Следишь? – Глаза недобро сузились, и Тамара подумала, что этот человек вполне посмел бы ее ударить.
– Не я! – На всякий случай она отступила, хотя отступать на кухне – неожиданно маленькой и тесной кухне – было некуда. – Леша сказал.
– Мелкий паразит. Но что сделаешь? Чужих детей бить нельзя. Внимание привлечет. А нам внимание ни к чему, правда, милая?
– Ты… ты никогда меня не любил?
– Я на тебе женился.
Это в его понимании аргумент? И как получилось, что Тамара, читавшая других людей, не сумела прочесть собственного мужа. А главное, что ей делать сейчас?
Разводиться? Но отпустит ли ее этот чужой, страшный человек?
– Я на тебе женился, – повторил он, разглядывая потолок. – Я терпел твое нытье… ты же по любому поводу бухтеть начинала. Прям как мамаша. Но она-то – чистая пила. А ты так, дурочка. Решила, будто умнее всех? Нет, Томочка, мозгов в тебе – с ноготок.
Василий выставил мизинец со сбитым, желтым ногтем.
– Зато самомнения – гора. Учить тебя и учить… учить и…
Она успела заслонить лицо, и удар пришелся по рукам. Был он ленивым, вынужденным. И первым.
– Заорешь – прибью, – пообещал Василий, расстегивая ремень. Он потянул за массивную пряжку и тяжелая кожаная змея – Тамара сама выбирала этот ремень – выскользнула на свободу.
– Вася, ты же…
– Тихо.
– Вася, я же беременна!
Она еще могла бы закричать, рвануться, попытаться убежать или хоть что-то да сделать, но вместо этого стояла, оцепенев, и смотрела, как пояс оборачивается вокруг кулака.
И только в самый последний момент, когда инстинкт самосохранения переборол страх, Тамара завизжала…
Очнулась она в месте темном, тесном и холодном. Она лежала на боку, и левая рука, как и левая нога затекли. Тамара попыталась пошевелиться и застонала от боли. Но тряпка, которую затолкали в рот, впитала и стон, и густую слюну.
Тело горело. Пылающая кожа при малейшем движении грозила лопнуть и вывалить набрякшие мышцы. Но Тамара попыталась перевернуться. Вышло не сразу, но все-таки вышло. Тамара встала на колени и уперлась в потолок.
Метр на метр. И еще метр сверху. Короб с деревянными стенками, в котором хранили… что? Тамара принюхалась. Огурцы? Спирт? Старая одежда? И теперь вот человек.
Короб потряхивало, как если бы он двигался или, что вероятнее, находился на движущейся платформе. К примеру, грузовика.
Тамару везут? Куда? И зачем? Не для того ли, чтобы окончательно избавиться?
Надо было расплакаться, повыть, взмолиться о спасении, но в Тамаре не осталось ничего, кроме злости. Ее душа выгорела изнутри, и теперь пепел ее, сдобренный слезами, становился ядом.
Она убьет эту сволочь!
Машина остановилась. Снаружи что-то лязгнуло, заскрежетало, а потом крышка короба откинулась, отворяя ночь.
Уже ночь?
Темно-синяя, как старое бабушкино пальто из драпа. Бабушка говорила, что пальто трофейное, и очень любила его. И Тамара тоже любила, гадая, сможет ли когда-нибудь примерить. Особенно хороши были пуговицы с выбитыми на латуни звездами.
– Очнулась? Хорошо. А то я уже испугался, что совсем задавил. – Тень, заслонившая звезды- пуговицы, вцепилась в Тамару и потянула. – Вставай, вставай… и не ори. Что, папаня никогда не учил? А зря…
Тамару поставили. На ногах она держалась с трудом, и левая, затекшая, норовила подломиться. Тогда Тамара упала бы под колеса автомобиля.
– Сейчас уже… – Василий присел и с неестественной легкостью перекинул Тамару через плечо. Она бы вскрикнула и от боли, и от страха, но кляп сидел плотно. – Пойдем… в одно славное-славное место пойдем. Тебе ж было любопытно, чего я на кухне делал. Вот и узнаешь.
Ночь исказила сад, сыграв сонату на лунных скрипках. Деревья застыли в гротескных позах, исполняя фигуры несуществующего танца. Беловатая глыбина дома – субмарина, выброшенная на берег. И окна- иллюминаторы светятся желтым.
За окнами обитают люди. Людей можно позвать на помощь.
Но во рту Тамары – кляп. И тогда она попыталась вытолкнуть кляп языком. И толкала, толкала, расцарапываясь о зубы, а Василий шел.
Он был совершенно спокоен и насвистывал песенку, смутно знакомую, вызывающую неприятные ассоциации. Миновав торцовую стену, Василий очутился в зарослях черемухи, диковатых, разросшихся за год. Здесь он скинул Тамару прямо на влажную траву и сказал:
– Будешь рыпаться – убью.
Тамара ему поверила, но не испугалась. Странно, но мысли ее были ясны, а страх отодвинулся куда- то на окраину восприятия.
Василий открыл дверь.
– Черный ход, леди, – он отвесил дурашливый поклон. – Вас ведь интересовала кухня?
