каких целей пистолет приобретался.
Сон не шел, я походила по комнате, надеясь, что искусственная бодрость схлынет, а ее место займет нормальная сонливая усталость. Не получилось. Зато возникло дикое желание рисовать. Надо же, такого приступа вдохновения я не испытывала со времен школы. Поддавшись – все равно заняться больше нечем, – достала альбом, карандаши, и понеслось. На бумаге появлялись знакомые лица, чудесные места и странные вещи. Вот девушка, молодая и очень красивая, вот старик в белых одеждах, на шее – золотая цепь с крупным камнем… Вот юноша с безумными глазами. Горы, смыкающиеся над глубоким ущельем. Нож с широким лезвием и рукояткой из зуба морского змея. Трехногая жаровня и стол. Огромный меч и смутные очертания затерянного в песках города…
Память стремилась избавиться от навязанных ей образов. Память хотела забыть о том, чего никогда не видела. Память требовала, чтобы назойливые герои моих сновидений жили на бумаге, а не в голове.
Разбойник. Орлиный нос и хитрые прищуренные глазки. Камень. Получился лишь с третьей попытки, но как! Я рисовала простым карандашом, а проклятый рубин даже в черно-белом исполнении норовил запылать всеми оттенками алого.
Чертовщина.
– Не спишь?
От испуга я выронила карандаш. Ну нельзя же так подкрадываться!
– Стучаться не учили?
– Стучал, ты не соизволила ответить.
Очень даже может быть. Увлеклась, с кем не бывает.
– Что делаешь?
– Рисую.
Пыляев недоверчиво усмехнулся:
– Ночь – самое время для творчества?
– А тебе какое дело?
– В принципе, никакого. Меня Степка разбудил, по-моему, он думает, будто с тобой не все в порядке. – Степка – паразит! – давно перебрался к Дамиану. Более того, моя псина не отходила от гостя ни на шаг. Пускай мне только после этого кто-нибудь скажет о собачьей верности. – Так как? Рассказывай, что тут у тебя.
– Ничего.
– А врать нехорошо, Пигалица. – Хромой Дьявол самым наглым образом уселся на моей кровати. – Откуда ты узнала про камень? – Честно говоря, вот этого вопроса я не ожидала и растерялась. Настолько растерялась, что сказала правду.
– Во сне увидела.
– Во сне, значит. И рисуешь тоже сны. – Пыляев не спрашивал, он констатировал факт. – Покажи.
Показала. Ночного запала хватило на десяток набросков. Смешные, немного мультяшные и угловатые, тем не менее узнаваемые, во всяком случае, для меня. Дальше события развивались согласно законам логики. Хромой Дьявол спрашивал, я отвечала, рассказывала, вспоминала, уточняла. По ходу повествования он делал пометки на обратной стороне рисунка и переходил к следующему. Так мы и дожили до рассвета. Еще одна ночь псу под хвост. Из-за ночи я не особо переживала – днем отосплюсь, – нервничала из-за снов: а вдруг Пыляев решит, что у меня окончательно крыша поехала? В конце концов, не выдержала и прямо спросила:
– Думаешь, я с ума схожу?
– Что? А, нет, ты у нас редкостным здравомыслием отличаешься. – Он шутит или серьезно? Надеюсь, серьезно. Мне сейчас не до шуток.
– Тогда как вот это, – я потрясла рисунками, – объяснить?
– А тебе нужны объяснения?
– Представь себе, нужны. Жить не могу без объяснений.
– Хорошо. – Это его «хорошо» окончательно выбило меня из колеи. Он что, в самом деле собирается мне объяснять?
– Но чуть попозже, мне кое-что проверить надо. Картинки я возьму, ладно?
– Ладно. А мне что делать?
– Спать. Давай, Машуля, ложись. Хорошие девочки ночью спать должны, а не живописью заниматься… – Пыляев потянулся к подушке, наверное, поправить хотел, и тут я с ужасом вспомнила про пистолет.
– Нет!
– Что нет? – не понял Димка.
– Не трогай! Я сама! Иди!
– Куда?
– Куда хотел. Куда-нибудь! Уходи! Я спать буду! Здесь! – В доказательство своих слов я уселась на злосчастную подушку. Только бы проклятая железяка не выскользнула! Черт, ничего не чувствую, дура толстокожая, вон у Андерсена принцесса горошину прощупала через сорок перин, а я пистолет через одну подушку не чувствую.
– Маш, с тобой все в порядке? – В результате моего маневра мы оказались непозволительно близко друг к другу. Плечо к плечу. Нос к носу. Глаза в глаза. Димка подслеповато щурился, а я… Я сразу вспомнила про свою дурацкую пижаму поросячье-розового цвета с дурацкими рюшечками и толстым слоном и про то, что должна ненавидеть этого человека. Но ненависть куда-то исчезла, зато появилось желание поплакать, рассказать обо всех страхах, волнениях, переживаниях. О том, как плохо одной, как не хочется возвращаться домой, потому что в окнах не горит свет и никто не ждет, кроме Степана. Как унизительно каждый день идти на работу и слышать за спиной ехидный шепот. Развелся. Поменял на молодую. Как Аделаида Викторовна, звонившая, чтобы поздравить меня с Международным женским днем, осторожно намекнула, будто после свадьбы молодые хотят жить отдельно и, скорее всего, мне придется освободить принадлежащую бывшей свекрови квартиру. А я-то, наивная, полагала, будто Гошик купил ее для меня, и проплакала весь вечер.
Много. Слишком много для одной маленькой женщины, у которой и друзей-то нет, кроме молчаливого серьезного пса редкой породы канекорсо.
Вслух я не сказала ничего. А Пыляев понял. Кожей чувствую, что понял. Обнял, погладил по голове, как ребенка, и нежно поцеловал, почему-то в ухо. Глупо. Кто так делает.
– Маш, я со всем разберусь. Ты потерпи, немного осталось.
– И тогда что?
– Тогда? Тогда все будет хорошо.
– Димка… Дим, а зачем ты тогда это сделал? – спросила и сразу пожалела. Зачем… Разве важно зачем. Ничего не изменится, если я узнаю, прошлого не вернуть, ошибок не исправить. А Пыляев напрягся, ощетинился, точно еж, и приказал:
– Спать. Быстро.
Он ушел минут через десять, а кажется, вечность прошла. Надо же, я целую вечность лежала под одеялом, прислушиваясь к шагам за стеной, и сжимала в руке скользкую рукоять пистолета. Вот дверь наконец хлопнула, как-то очень громко, будто хотела продемонстрировать свое недовольство поведением хозяйки. В этом доме даже двери мною недовольны, и это обидно.
– Ушел, – пожаловалась я Степке, тот вздохнул и робко помахал обрубком хвоста. Утешает.
Мамочка
Которые сутки подряд Аделаида Викторовна не находила себе места, а все из-за маленькой гадины, невесты Жоржа, мало того, что девка позволила себя убить, так ее смерть оборачивалась проблемами для Георгия!
Надо же было такому случиться, что убийство произошло именно в тот момент, когда Адочка расслабилась, позволила себе неделю отдыха в санатории. Нет, Аделаида Викторовна переживала отнюдь не насчет убийства, девчонка не особо ей нравилась, но в деле был замешан Георгий. Более того, мальчика подозревали в совершении этого преступления. Жорж рассказал матери, как эта стерва, бывшая его супруга, которую он попросил обеспечить ему алиби, не только не выполнила просьбу, но, более того, почти
