– У меня бессонница, – зачем он рассказывает? Ну хоть выть перестала, смотрит дико, непонимающе. – Я вышел из дому. Просто вышел. Воздухом подышать. Смотрю, к вам крадется кто-то. А потом назад. И очень быстро так. Ну я и решил проверить, так, на всякий случай.
Молчит. По лицу слезные реки текут, грязевые берега размазывают. Девочка-Пьеро, вечно в печали, ей бы руки заламывать и скулящим тоном на жизнь жаловаться, а она молчит. И молчание подталкивает Влада говорить. Оправдываться.
– Почему я сразу не заглянул? Неудобно как-то. А вдруг это ваш любовник был.
Она облизала губы и переспросила:
– Любовник?
– А что, тайные встречи, украденные поцелуи. И тут я проверять. Смешно вышло бы. Правда?
Неправда. Сейчас ей не до смеха. И ему тоже. Лицо горит – ну кошка драная, располосовала физию, – плечо ломит, а в голове одна мысль: дурак.
Девушка-Пьеро, опираясь обеими руками на стену, поднялась, глянула сверху вниз и жалобно спросила:
– Это ведь не вы? Поклянитесь, что это не вы.
– Клянусь.
– Он... он меня убить хочет. И письма носит. Говорит, сколько жить осталось. Сначала думала, что шутка, а он же ненормальный, он...
– Вот только плакать не надо!
– Первого мая, говорит... первое мая скоро. Три месяца всего. Три месяца – это очень мало, а я жить хочу. Я очень хочу жить.
– Я тоже, – Влад поднялся и, прикрыв дверь – покосилась, съехала с петель, – велел: – Давайте, рассказывайте всю правду. Потому как сдается, что мы с вами в одном положении. Ну если вам тоже три месяца дают.
Сидели на кухне. В жестяной кастрюльке купался кипятильник; две глиняные кружки, сестры-близнецы, ждали кипятка, сохраняя на донце чайный лист и сыроватый желтый сахар. В коробке оставалось еще на треть овсяного печенья и полторы вафли.
Настоящий ночной пир.
Хозяйка дома суетилась, скрывая за выдуманными хлопотами страх, а Влад не торопил. Оглядывался. Приглядывался, не столько к дому – он Аленке как шуба с чужого плеча, вроде и то, но явно не на нее шито, – сколько к новой знакомой. Узколица, остроноса, бровями черна, кожей смугла. Не слишком красива, но не сказать чтоб уродина. На любителя ягода.
– В мае началось. Наверное, первого. Я думаю, что первого, но тогда просто решила – шутят. По- дурацки, но...
Она внушаемая. Сказали – умрешь, – и поверила. Конечно, не сразу, но постепенно смирилась с мыслью, перестала искать выход. Да и какой тут может быть выход? В борьбе с тенью невозможно выиграть. Влад и сам находился в аналогичном положении. И потому искал общее между собой и этой девицей. Находил. Раздражался.
Выражение лица? Взгляд, в котором сквозила кроличья обреченность и даже готовность самому прыгнуть в пасть удаву, лишь бы поскорее прекратить мучения.
– А вы тоже прячетесь? – спросила Алена, отодвигаясь чуть дальше. Успокоилась? Перестала вдруг верить, посчитав, что он, Влад, подозрителен? А ведь подозрителен на самом-то деле. Если посмотреть на себя ее глазами.
– Тоже прячусь, – ответил он и, не желая рассказывать – что он мог рассказать, если сам толком не понимал, от чего и от кого он прячется, – добавил: – Но мои проблемы немного отличаются от ваших.
Вот именно, отличаются. Его проблемы лежат в области очевидного и невероятного. Или же свидетельствуют о глубоком внутреннем разладе и требуют обстоятельного лечения в каком-нибудь месте.
Нужно лишь признаться себе, что слегка – или не слегка – ненормален.
Но вот разговор иссяк, молчание становилось все более натянутым, а взгляд Алены настороженным. Определенно, пора было убираться восвояси, но это в общем-то здравое решение Влад откладывал: он устал от одиночества, как некогда устал от не-одиночества.
Вернутся мысли, сны с картами и гаданиями, желание позвонить Наденьке и совершенно противоположное ему – никуда не звонить, а подняться на чердак, перекинуть через стропила вожжи и, сделав петлю, закончить все и сразу.
– Вам, наверное, стоит прилечь, – Влад все-таки поднялся. – Благодарю за чай.
Алена встрепенулась, вскочила и тут же села.
– Не уходите, пожалуйста. Мне будет страшно оставаться одной. А если он... если он вернется?
– Не вернется. Если бы он хотел что-то сделать, то сделал бы. А просто пугать и оставаться рядом – значит подвергать себя опасности.
Она не торопилась верить и тянула время, так же, как тянул сам Влад. И наверное, потому мысль, которая посетила голову, показалась даже удачной.
– А давайте, вы перейдете ко мне, – предложил Влад. – Исключительно в целях безопасности. Тем более что двери я вам выбил.
– А... а это будет прилично?
– Совершенно неприлично.
Влад улыбнулся – в ее положении и о приличиях думать? Парадоксальная женщина.
– Всего на одну ночь.
Она больше не стала возражать, что Влада порадовало – воевать с возражениями совершенно не было сил. Алена некоторое время металась по комнате, хватаясь то за одно, то за другое. Потом накинула на плечи рыжий пуховик и сказала:
– Я готова.
– Деньги? Документы? Фамильное серебро? Бриллианты любимой бабушки? Дом остается открытым.
Шутке Алена не улыбнулась, снова вскочила, засуетилась в поисках сумочки и, обнаружив, выбежала во двор. Влад вышел за ней. Ненадолго завозился, притворяя дверь, чтобы не было особо заметно со стороны, что выбита.
А время-то уже утреннее. Светает. На краю деревни небо посерело, проклюнулось блекло-розовым, того и гляди полыхнет зимним скоротечным рассветом.
Впрочем, Алене до небесных красот не было никакого дела. Она быстренько добралась до забора, застыла неуклюжей статуей, дожидаясь, пока откроет. Также стояла у дверей. А оказавшись внутри, зябко поежилась и сказала:
– Знаете, мне кажется, что это судьба. Мы с вами просто не могли не встретиться!
– Знаете, – Влад посмотрел на нее сверху вниз. – Во-первых, в судьбу я не верю. Во-вторых, никому и ничего мы не должны. А вы ложитесь спать. Утро уже наступает.
Алена послушалась, легла и заснула как-то очень быстро. И спала спокойно, не дергаясь во сне, не бормоча. Видать, сны ей снились спокойные и даже хорошие – личико утратило плаксивое выражение. И улыбка появилась. Улыбка ей идет.
