– Опять? – спросила Алена, глядя с сочувствием и страхом. – Тебе и вправду лучше в больницу.
– Старуха. Кто убил старуху? – вопрос-страховка, и Влад цепляется за него обеими руками. Разрезает шкуру в кровь подозрениями, выдавливая болью прошлое. – За что? Кого она узнала?
В глазах Алены читается ответ: его, Влада.
Он чужак в этой деревне, и он почти сошел с ума.
Он разговаривал с ней и выуживал сплетни.
Но в тот день, когда Алена слышала разговор, Влад был в городе! Конечно, разговаривал с этой, с Машкой. И с Наденькой. И пил с ментом. У него есть алиби!
Влад вздохнул с облегчением. Потряс головой, пытаясь прогнать шум в ушах, который был свидетельством его ненормальности, и сосредоточился на главном.
Если вчерашнего вечера не помнит он, то должна помнить Алена.
И она помнила, только рассказывала как-то невнятно, мямля и выдавая информацию так, словно бы он о неприличном спрашивал. Оказалось, кое-что он помнит. Например, доктора. Смешного карлика, который картавил и говорил, что нормальность – это тонкая материя. Или так он про безумие выразился?
– То есть я ушел к себе? Так? – уточнил Влад, когда Алена замолчала.
– Да.
– И все?
– Ну... все. Наверное.
Подозревает, хотя стесняется высказать подозрения вслух. Действительно, неудобно, должно быть, спрашивать человека: а не вы ли вчера старушку убили? И уж тем паче неудобно, когда человек этот не в состоянии ответить. Он и сам не уверен: может, и убил. А может, и нет.
– Мне незачем ее убивать! Меня нечем шантажировать. Мое прошлое...
Тайна за семью печатями, умело поставленными на разум. Кто сделал? Илья Семенович. Сухие руки, табачные пальцы, пятна-жучки на халате. Таблетки.
– Это... это Мишка. Твой дружок. У него из нас двоих скелетов больше...
– Он Таньку бросил, – сказала Алена и, сунув в рот карандаш, уточнила: – Это подруга моя. Жили-жили. Так любил, а потом бросил. Из-за чего? Она думает, что его приворожили. И просит, чтобы я помогла назад приворожить. Но я не умею.
Тень в глазах, задумчивость, словно бы сомнение – и вправду ли не умею. У нее очень живое лицо, легко читать.
– И когда бросил? – Влад заставил отвести взгляд.
– Когда меня сюда перевез, тогда и... только это не он. Я тоже думала. Всю ночь думала-думала. Ему нет необходимости рвать с Танькой, чтобы доставать меня, понимаешь? Он спокойно может приезжать и уезжать. Зачем тогда лишние сложности? Еще его с любовницей видели. Танька видела.
Ее рассуждения были верны, и все же Влад попросил:
– А ты можешь позвонить своей подруге? Она согласится встретиться со мной?
Горе уродует женщин. У высокой блондинки опухло лицо – не то от слез, не то от водки, бутылка которой стояла на столе. Волосы свалялись и повисли желтоватыми сосульками. Халат пестрел пятнами, а пальцы – чешуйками лака.
– Скотина он, – с чувством сказала Танька, хлюпая носом. Нагнулась, достала из-под стола две рюмки, плеснула водки и, подвинув одну Владу, вторую опрокинула.
– Я ему так и сказала. Скотина ты. В папашку пошел. Хорошо, что у нас детей нету, а то бы... нет, не смотри так. Я не дура, чтоб из-за этой сволочи себя мучить. Мне обидно просто. Вот обидно, и все! Я ж из него человека сделала! Говорить научила нормально, а не матом. Вести себя, чтоб не как дикарь какой. Пить бросила... тьфу, он бросил, потому что сказала, что пьяный он мне на фиг не нужен. Из-за меня он мастерскую открыл, делом занялся. А теперь что? Теперь все ей, а я побоку? Ты Аленке передай, что я... что я чего угодно! Только пусть поможет. Ей же несложно... пожалуйста... у нее талисман.
Пьяные слезы, чужие обиды и никакой информации, на которую Влад рассчитывал. В квартире боль и тлен издохших надежд.
– Она бы на него, такого, как был, и не глянула... это я все! Я! Себя положила, а он...
Икание и мутный взгляд. Бессвязная речь и внезапный сон, сопротивляться которому она не смогла. Легла на стол, на скрещенные руки, столкнув бутылку и стакан. Разметались волосы-пакля. Раздался храп.
Лекарство подействовало.
Влад для верности несколько раз уколол спящую спичкой – даже не шелохнулась – и поднялся. Он не знал, что именно собирается искать, но чувствовал: охота может быть удачной.
Начал с гостиной. Разрушенное гнездо пыталось сохранить остатки уюта. Ковры на стенах и на полу были незыблемы, словно стены древнего Иерихона. Сытым блеском сияли чеканные тарелки на стенах, вальяжно рассыпали искру хрустальные бокалы в горке. Вяло тикали огромные часы. Время, спрятавшись в лакированном коробе, скатывалось по длинным тросикам, толкало маятник и шевелило стрелки.
Общее спокойствие портили бумаги и одежда. Первые валялись на столе, вторая пестрой кучей облюбовала угол. Из кучи торчали ножницы.
Влад, присев, извлек изрезанный лентами пиджак, прощупал карманы, сунул руку в дыры в подкладке. Пусто. И рубашка. И второй пиджак. И брюки, растерзанные в клочья. Портмоне, залитое алым липким вином. Пакет из химчистки.
Когда с одеждой было покончено, Влад перешел к бумагам. Договора. Чеки. Снова договора. Копии паспорта и свидетельства о браке... ничего полезного.
Нужное нашлось в спальне. Квадратная комната, низкий потолок на плечах атлантов-шкафов. Кровать- подиум. Озерная синева стен и люстра-колесо, ощерившаяся желтыми головками лампочек. Низкие тумбы. И фото, найденные в одной из них.
На первом – семья. Черноусый мужчина со скучным лицом, серая и какая-то неопрятная женщина, дети, выстроенные по росту. Младший сидит на коленях у матери и улыбается.
На втором – лысый мальчик с оттопыренными ушами и чересчур длинным носом. Смотрит хмуро, с ненавистью.
На третьем – молодая женщина, смуглолицая, длинноволосая, красивая до умопомрачения. А на обратной стороне надпись: «Милому Мишеньке. Я так долго тебя ждала».
Этот снимок был разорван пополам и снова склеен. И надо думать, будет разорван не раз и не два. Влад сложил все и, скрутив, сунул во внутренний карман куртки. Оставалось найти Мишку. И начальнику службы охраны позвонить, проверить, чего накопал.
