внимательно разглядывала Бетти.
– Кис-кис, – сказала Бетти, пытаясь дотянуться до кошачьего носа. – Не уходи. Здесь страшно одной. А вдвоем мы справимся.
Она не помнила, с чем именно предстоит справляться, как не помнила, зачем это вообще нужно. А потому просто лежала в колыбели, позволяя кошке качать.
В зеленых глазах стояли слезы.
– Не плачь, – сказала Бетти. – Нельзя плакать. Он разозлится. И будет мучить. Он всех мучает, и кошек тоже. Беги!
– Нет, – ответила кошка, облизываясь. Белые усы ее встопорщились, а шерсть на загривке встала дыбом. – Я его не боюсь. И ты не бойся.
– Не буду.
Бетти вспомнила, что тот, кого она боится, умер. И рассмеялась. Кошка хохотала вместе с ней, а потом заплакала, и на ладошке Бетти прозрачными камнями заблестели кошачьи слезы.
– Тише, маленькая моя, тише, – приговаривал Хопкинс, целуя горячие руки. – Не бойся. Теперь тебе ничего не страшно. Ничего... я не позволю тебя обидеть.
Джо вышел из комнаты.
К дому старухи Мод малышку он нес на руках, удивляясь хрупкости и легкости тела. Девчушка была больна, и если Джо хоть что-то понимал, оставалось ей день-два. Лихорадка и здоровых мужиков на тот свет отправляла, а в Хопкинсовой дочке силенок не оставалось.
И амулет, на который так надеется Хопкинс, не поможет.
Но милосердием будет молчать.
А благоразумием – убраться из проклятущего городка, который явно что-то задумал. Даже не город, но маленькие твари – Абигайль Уильямс и Элизабет Пэррис. Теперь Джо не сомневался, что девицы оказались на берегу не случайно. И что они знали о слежке. И привели его к лодке.
Зачем?
И почему до сих пор не объявились? Старуха Мод, увидев новую квартирантку, вмиг сгинула, небось понесла новость по городку.
Уходить... нельзя... девчонка дороги не выдержит.
Джо сел на камень и принялся чистить винтовку. Пусть видят.
Ждать пришлось недолго. Первым гостем, в тени которого норовила спрятаться Мод, оказался Уильям Пэррис. Пастор вежливо поздоровался – Джо ответил поклоном – и спросил:
– Правда ли то, что мне довелось услышать? Что дочь Мэтью Хопкинса жива?
– Жива, – подтвердил Джо, добавив. – Пока.
Пастор вошел во двор. То, как он шел, как глядел на Джо, Рыжему не понравилось. Да и сам тип... в тот раз, когда девку его домой возвращал, то на папашу не больно глядел, да и темно было. Сейчас же дело другое.
Невысокий, сутуловатый, словно даже теперь, на жаре, мерзнет. Руки держит поджавши к груди, отчего становится похож на луговую собачку. И рожа такая же – вздернутый нос, длинная верхняя губа и желтоватые зубы, выглядывающие при улыбке.
– Я слышал, что девочка больна, – Пэррис благоразумно не стал приближаться. – Что у нее лихорадка.
Мод за его спиной закивала, словно боялась, что Джо станет отрицать.
– Ваша правда. Лихорадка. Но с Божьей помощью выздоровеет.
– Конечно, конечно. Я буду молить Господа, чтобы он помог бедняжке. И более того, я полагаю, что в моем доме ей будет удобнее... – пауза. Глаза как шильца норовят проткнуть куртку Джо, добраться до памяти. – Хотя бы потому, что молодой девице не совсем прилично находиться...
– Я ее жених.
Джо перекинул винтовку через колено. Он в жизни не отдаст малышку этому змееглазому.
– Вы?
– Я. С ее папашей мы сговорились.
Удивление. Недоверие. Просто неверие. Но в глаза обозвать Джо лжецом не решится. Чертов святоша.
– И я бы хотел, чтобы вы, пастор, нас обвенчали. А то сами знаете, лихорадка – такое дело... – Джо перекрестился.
– Я... да, конечно... я сейчас...
Ну и забегали-то глазки, заметались. И Мод притихла, присела даже не то от удивления, не то от страха.
– Вот именно, что сейчас. Чего тянуть, раз уж вы тут?
Обряд вышел скромным и печальным. Хопкинс этакой женитьбе перечить не стал, невеста и вовсе металась в горячке. Но в нужный момент она вдруг села в кровати, открыла глаза – взгляд был удивительно ясным – и сказала:
– Да.
А на другой день за ними пришли.
В зале суда яблоку было негде упасть. Исходили испариной разгоряченные тела, сияли праведной яростью бледные лица, гудели многими голосами мухи под потолком, сочилось потом лицо судьи Готорна.
И только девица Пэррис была свежа, словно майская роза.
Она сидела на обычном своем месте. С одной стороны ее поддерживала за локоток подруга, в кои-то веки серьезная и даже выглядящая нормальной. С другой что-то нашептывал отец.
В какой-то миг Абигайль оглянулась, окинув рассеянным взглядом толпу, нашла Джо – по губам скользнула улыбка – и вновь повернулась к людям спиной.
Тварь! Мелкая гадкая тварь, которой бы шею свернуть! Но теперь руки не дотянутся. Теперь...
– Скажи, Абигайль, – голос судьи был сладок и мягок. – Сама ли Элисбет Хопкинс, ныне Элисбет Улафсон, сказала тебе о том, что убила своего отца?
– Сама, ваша честь. Но она не виновата! Он... он был ужасным человеком, ваша честь! Он был настоящим колдуном, укравшим чужое имя и чужую жизнь!
Лицо судьи брезгливо скривилось, кажется, ему начали надоедать колдовские дела.
– Он мучил Бетти. Он пил ее душу и склонял ко греху... он овладевал ею, как муж овладевает женой.
Абигайль покраснела, зал же затаил дыхание.
– Это она тебе рассказала?
– Да, ваша честь. Она.
– Да, да, ваша честь, – подхватила девица Уильямс. – Она! Рассказала! Я сама слышала! Ужасный человек, ваша честь!
Судья нахмурился и задал следующий вопрос:
– Если все было так, то отчего же она не обратилась за помощью?
– Боялась, ваша честь. Она очень-очень его боялась. И я тоже. Однажды ночью, когда я спала, он явился ко мне и...
Эту историю Рыжий Джо уже слышал, но прочие внимали каждому слову. Актриска знала, как работать на публику. Ей верили.
И ее боялись.
