Аллен Стил
ХОРОШАЯ КРЫСА
Снова дома после двух отпадных недель в Таиланде и Непале. Обалденный загар с пляжа Кох Самуи,[1] куча дешевых безделушек из Катманду.[2] Полный рюкзак всякого хлама. Славные каникулы, только вот конец им.
Денежки по закладной на почки ёк, почтовый ящик набит счетами и уведомлениями об отключении за неуплату. Пора снова искать работу.
Звоню агенту, оставляю сообщение на ее автоответчике. Днем она перезванивает. Немного болтаем о путешествии; обещаю, что пошлю ей деревянную маску. Благодарит, но говорит, занята — пытается сосватать еще пару крыс для экспериментов «Procter amp; Gamble». Спрашивает, зачем звоню.
Говорю, мол, на мели. Нужна работа. Нужно оплачивать счета. Ладно, чирикает, я этим займусь, созвонимся, чао — и бросает трубку. Стоит послать ей самую безобразную маску из моего рюкзака.
После суток в самолетах ни черта не соображаю. Часовые пояса и прочая мура. Следующие два дня дрыхну, в промежутках пялюсь в телевизор. Во вторник звонит матушка, спрашивает, где меня носит весь последний месяц. Она, типа, провода обрывает, меня разыскивая. О Кох Самуи и Катманду — ни слова. Вру про вечернюю школу при частном колледже. Коррективный курс английского и основы программирования. Учусь, мол, обращаться с компьютерами и читать. Она малость успокаивается. Спрашивает про работу. Хочу наплести что-нибудь, но в трубке щелчки. Говорю, еще кто-то звонит. Пока-пока. Ненавижу врать маме.
На проводе агент. Спрашивает, в хорошем ли состоянии мои ноги. Отвечаю — в чертовски хорошем. Десяток дней пехом по Аннапурне,[3] еще бы не в хорошем. А чё?
А то, что частному испытательному центру в Бостоне нужна крыса для опытов первой фазы. Они делают какую-то мазь от мозолей на ногах. Нужен кто-то в хорошей физической форме, чтобы запустить на беговую дорожку. Развлечение на две недели. Справишься?
Черт знает. И так полно синяков. Горы тебе не хухры-мухры. А сколько платят? Сотню баксов в день, говорит, минус пятнадцать процентов ее комиссионных. Не худо. Не блеск, но и совсем не худо. А как насчет билета на самолет?
Ага, туристический класс в «Континентале».[4] Вот как, говорю, зашибись, только эти синяки штука капризная. Может, в первом классе TWA [5] им и полегчает. Ну, говорит, еще перезвоню, чао, — ту-ту-ту.
Возвращаюсь к телевизору, щелкаю каналы, пока не нахожу мультики. Тупой Койот[6] в сотый раз кувыркается со скалы, когда перезванивает агент. Спрашивает — бизнес- класс TWA сгодится? Думаю, а не выторговать ли еще пару десятков билетов в ложу на игру «Ред Сокс»,[7] но решаю не испытывать судьбу. Лады, отвечаю, синяки не против. Когда вылет?
Через два дня. О'кей, говорю. Билеты завтра доставит «Америкэн Экспресс»,[8] сообщает она, только не говори никому о синяках, ладно? Да нет никаких синяков, отвечаю. Просто дело принципа раздобыть приличное местечко в самолете.
Обзывает меня и снова хлоп трубку. Даже без своего дурацкого «чао». Решаю совсем не посылать ей маску. Пусть чешет в Катманду и покупает сама.
Проходит два дня. Вылезаю из самолета в аэропорту Бинтауна. Уже бывал тут года два назад, подрядился на три дня глотать розовую дрянь и демонстрировать ученым, что из меня льется. Из всех мест. Люблю Бостон. Славный городишко. Не понимаю, почему его кличут бобовым городом.[9]
У ворот торчит тощий мальчишка-умник, словно только что из колледжа, с картонкой, на которой накорябаны какое-то слово и мое имя внизу. Подхожу к нему, спрашиваю, не меня ли он ищет. Пацан оторопело пялится. Это твое имя на табличке? — спрашивает. Нет, говорю, я Элмер Фуд.[10] Годится для опытов?
Злится. Требует документы. Предъявляю ему карточку Сэмс-клаба.[11] Сверяет мою физиономию с фотографией, морщится. Спрашивает, есть ли водительские права. Роняю набитый рюкзак ему на ногу и говорю: я человек занятой, потопали.
Ведет меня на парковку к своему «вольво». Никаких лимузинов. Верно, не лаборатория, а дешевка. Или наниматель — жмот, не то что в прошлый раз. Впрочем, паренек выглядит полным психом, так что, думаю, не стоит выносить дело в Верховный суд.
Застреваем в пробке в туннеле. Хочу покемарить на заднем сиденье, но пацан решает потрепаться. Спрашивает, как это — быть крысой.
Ясненько, чего ему надо. Стреляного воробья не возьмешь на пушку. Эй, говорю, пижон, мне платят за то, чтобы я позволял втыкать в себя иголки по пятнадцать раз на дню, шагал по беговым дорожкам, жрал то, пил это, срал на поднос и ссал в бутылку. Классная жизнь, а?
Лыбится. Думает, он крутой. Закончил колледж и рад по уши. Спрашивает: а знаешь, что. то же самое делали с собаками, обезьянами и кроликами, пока это не стало незаконным? Как себя чувствуешь, когда с тобой обращаются как с животным?
Нет проблем, говорю. У тебя есть любимая собака? Может, кошка? Так тащи ее в свою контору, заставь делать то дерьмо, которое делаю я, хотя бы наполовину так же классно. Потом расскажешь. Вот так-то.
А его все несет — начинает впаривать мне об экспериментах в нацистских концлагерях. И про это мы в курсах, знаем от парней, марширующих с плакатами перед лабораториями. Кое-кто из тех, кто беспокоится о собачках, мартышках и кроликах, теперь сердится, что вместо них используют людей. Любопытно, с чего это он работает на компанию, проводящую опыты над людьми, если считает, что они не правы. Кажись, высшее образование — не такая уж крутая штука, если потом приходится делать то, во что не веришь.
Эй, говорю, нацисты не ищут добровольцев и уж точно им не платят. Чуешь разницу? Я вот только что из Непала, две недели пешкодралом по Гималаям. А ты где отпуска проводишь?
Его аж перекашивает. Докладывает, сколько имеет в год без вычета налогов. Ну, я говорю, сколько имею я — за вычетом. Плюс бесплатное медобслуживание, плюс каникулы, когда мне угодно.
Затыкается. Остаток поездки проходит тихо-мирно.
Пацан привозит меня к старому кирпичному зданию, что торчит над Чарльз-Ривер. Похоже на бывшую фабрику. На парковке, как всегда, толпятся демонстранты. Идет дождь, они все промокшие и продрогшие. Закон велит им держаться не меньше чем в пятидесяти футах от входа. Их каракули не читаю, не умею. А хоть бы и умел — плевать. Они протестуют против моей работы, так что если подхватят простуду, мне пусть не плачутся, потому что, зуб даю, я тот самый парень, на котором испытывали колеса, которые им принимать.
Торможу у вертушки, предъявляю документы, получаю бейдж с именем. Оставляю сумки на вахте. Поднимаюсь на лифте на шестой этаж. Изнутри местечко выглядит получше. Оштукатуренные стены, кафельный пол, стеклянные двери, все белое и серое. В кабинетах ковры, новая мебель, цветочки в горшках, компьютеры на каждом столе.
Первая остановка — клиника. Врачиха проверяет рефлексы, заглядывает в уши, в глаза, берет кровь, дает баночку и показывает, где сортир. Пару минут спустя отдаю ей полную склянку, улыбаюсь, спрашиваю, что она делает через две недели. В ответ не улыбается. Благодарит за мочу.
Пацан провожает меня по коридору в следующий кабинет. Там ждет профессор. Главный научный консультант. Тощий мужик в очках, лысый, с длинной лохматой бородой. Встает, протягивает руку, представляется. Через пять минут уже не помню его имени. Думаю о нем как о докторе Умнике. Еще один парень в белом халате. Не важно, как его зовут, лишь бы чеки подписывал.
Доктор Умник предлагает кофе. Прошу вместо кофе воды. Пацан отправляется за стаканом с водой, а доктор Умник начинает рассказывать об эксперименте.
Не понимаю и половины из того дерьма, что он несет. Научный вздор. В одно ухо влетает, в другое вылетает. Вежливо слушаю и в нужных местах киваю, как хорошая крыса.
