– Открывай, – велел Семен, хотя Антошка и сам открыл. Толкнул, чтоб распахнулась, и к стене прижался, руки над головой поднял.
Ну уж нет, на эту детскую уловку Семен не попадется.
– Первым иди.
Антошка пожал плечами и шагнул, крикнув:
– Мариночка, а тебя спасать пришли. Представляешь?
Марина? Кто такая Марина?
Девушка! Та самая любовница Олега, в квартиру которой они с Агнешкой вломились и нашли заметки. А потом все про Марину забыли. Значит, она жива.
Жива. Сидит на кровати, ноги поджав, смотрит искоса, как на врага. А платье на ней свадебное, чуть мятое, но белое, с атласным отливом и узором, который блестит серебряной изморозью. Фата сбилась набок, накрыв плечи облаком тумана.
– К стене! – рявкнул Семен, едва сдерживаясь, чтобы не ударить. Что эта сволочь с девчонкой сделала?
– Не бойся, девочка моя, все у нас будет хорошо, – сказал Антошка, послушно становясь лицом к стене. – Ты иди, переоденься, а то неудобно.
И Марина медленно, как зачарованная кукла, сползла с кровати, подобрала подол – ноги босые, синеватые от холода и с черными пятнами грязи – и заковыляла к еще одной двери.
Это не дом – лабиринт какой-то.
– Марина, сейчас приедет один человек… не один даже, и мы тебя отсюда заберем! – крикнул Семен, хотя сомневался, что будет услышан.
Похоже, девушка была в состоянии шока.
– Я ее не обижал, – уточнил Антошка. – Поверь, мне незачем обижать ее.
– Заткнись.
Хмыкнул.
– Раз-два-три-четыре-пять, выходи со мной играть… Марина, ты поспеши: спасатели вот-вот явятся, а ты непричесанная.
Замолкать он не собирался. Ладно, хочет говорить, так пусть хоть о полезном треплется.
– Рассказывай, – велел Семен, пытаясь не выпустить из виду дверь, за которой исчезла девушка.
– О чем?
– Обо всем. Хотя бы о том, как дошел до жизни такой. Это ведь ты их убил?
– Кого «их»?
– Олега. Вареньку.
– Жалеешь? Жалостливые смешны. Но вообще чего конкретно ты хочешь услышать? Или надеешься, что плакаться буду? – он медленно повернулся, не опуская рук, и теперь стоял спиной к стене, глядя весело, с вызовом. Он не собирался умирать. – Слабаки плачутся. А я сильный. Знаешь, в чем их ошибка? Ваша ошибка?
– Стой!
– Стою. Я стою. И ты стоишь. Мы вместе. Дуэль, да? Пушкин и Дантес… ты кем будешь? Пушкин хороший, а Дантес выжил. И я выживу. Не веришь? Никто не верил, что у Антошки в голове не пусто.
– Дернешься – выстрелю, – предупредил Семен.
– Не-а. Если бы хотел и мог, ты бы уже выстрелил. Ты же хочешь избавить мир от такого ублюдка, как я. Хочешь, вижу. Да смелости не хватает.
– Руки за голову.
– Иначе что?
Ничего. Проклятье, надо стрелять. В ногу. Или в руку. Просто продемонстрировать решительность. А как демонстрировать, если решительности нету? Пусто-пусто внутри. А пистолет тяжелый.
– Видишь, тебя и на это не хватает. Их всех тоже не хватало. Разве что Варька. Хитрая и живучая. Почти как я. Только вот… не судьба. А против судьбы идти не надо. Ты садись, в ногах правды нет. И я сяду.
– Стой!
– Что ты заладил? Стой-стой. Сам стой, если тебе охота.
Антошка медленно опустился на пол, скрестил ноги и руки положил на колени. И ладно. И пускай. Так даже лучше. Вскочить быстро не сумеет, а значит, у Семена есть шанс.
– Так рассказывать? Или помолчим, подумаем о высоком. Кстати, менты ведь скоро подъедут, да? Ты ведь сказал им про меня и про Мариночку? Конечно, сказал. Ты не жадный. Ты…
– Чего ты хочешь?
– Не знаю. Никогда не знал. Мне нравилось просто жить.
– С матерью-алкоголичкой?
– Раскопали, да? Небось Олеженька помог. Олеженька любил на жалость давить, а на самом деле… пока они едут, я тебе скажу, как оно на самом деле происходило. Нормально мы жили. Да, пила мать, и папаша не отставал. Дрались они. Так и у всех вокруг то же самое. Пили и дрались. Или просто дрались. Или просто пили. Стандарт бытия.
Шорох.
– Это Марина. Мариночка моя.
И вправду она. Стоит, закутавшись в одеяло. Пистолет держит. Откуда взяла?
– Мариночка, ты же не станешь стрелять? Не надо. – Антошка поднимает руки, чтобы тут же сунуть правую в карман.
– Стой!
– Не кипиши. Мариночка, это для тебя. Монета. Помнишь, я тебе рассказывал? Бонни и Клайд. Вместе навсегда. Все равно заберут, поэтому пусть лучше у тебя будет. Ты же сохранишь ее для меня?
Кивок. Губы кривятся, из глаз градом слезы. А рука, пистолет держащая, опускается.
– Марина, выйди, пожалуйста.
Мотает головой.
– Тогда отдай оружие.
– Отдай, Мариночка, отдай, – повторяет Антошка. – И возьми монету. А хочешь, сыграем? На удачу. Орел или решка? Можешь не говорить, что загадала. Просто подумай и реши. Итак, бросаю…
– Сиди!
Он снова не обратил внимания на крик. Подбросил доллар, поймал и, протянув на раскрытой ладони, сказал:
– Орел. Белохвостый.
Семен готов был заорать. Или на этого придурка, или на эту блаженную, что уставилась на монету. Спокойно. Все будет нормально. Чем больше он говорит, тем лучше. Менты и вправду на подъезде. Должны бы. Только, как ни прислушивайся, а тихо снаружи.
– Марина, сядь, – повторил Семен, добавив: – Пожалуйста.
Она шагнула к нему. Стала рядом и, вскинув оружие, уперла в висок.
– Брось, а не то выстрелю.
Страшно. Господи, как страшно. А если он не послушает, тогда что? Стрелять? Она не сумеет. Она… она не готова к такому, чтобы стрелять в живого человека.
– Марина, ты… – Семен поднял руку, отводя оружие от виска. И Марина, зажмурившись, нажала на спусковой крючок. Бахнул выстрел.
– Хорошая девочка.
Она не успела понять, как вышло, что Антон уже не сидит на полу, а стоит рядом, придерживая пистолет. Марина разжала пальцы, которые стали тугими, непослушными.
Холодные губы скользнули по щеке, а тяжелая рука легла на шею.
– Это моя Бонни. Эй, не притворяйся, тебя даже не задело.
Семен зашевелился, а когда Антошка пнул его, застонал.
– Не надо бояться, радость моя, – прошептал Антошка на ухо. – Теперь все будет хорошо. Мы вместе. Ты и я. Навсегда.
