была. Ее родители баловали, да и как не побаловать единственную да любимую, только Нелличка неизбалованной выросла, добрый, светлый человек. Я-то надеялась, что они с Левушкой поженятся, а вышло… вышло, что Нелличка в университет поступила, на филолога, сама… да, да, сама, откуда связи, когда отец – рабочий, а мать – библиотекарь? Вы чай пейте, я рассказывать буду.
Зоя Геннадьевна присела на край диванчика, лицо ее было задумчивым и отстраненным, видимо, воспоминания, которые пробудило мое появление, по-прежнему причиняли боль.
– Она с первого класса в отличницах, Левушке помогала, тот-то в отца, руки золотые, а голова деревянная. Она все расскажет, все объяснит… а на немецком как на родном шпрехала, и английский сама выучила, наверное, поэтому в университет и взяли. Лучше бы она на фабрику пошла! На завод! Да господи, куда угодно, лишь бы подальше от того гадючника!
Горячий чай, домашнее печенье с черными крупинками мака, варенье из клубники и разговор, который разрушает уют.
– Никто поначалу и не поверил. Бог ты мой, теперь-то и статьи такой нету, за валюту, а тогда… фарцовка, доллары, проституция… нет-нет, мы сначала надеялись – разберутся. Нелличка и проституция, да она слова-то такого не знала! А они – доказательства… Все дружок ее, говорила – не доведет он до добра. Вот Левушка, он, сразу видно, – хороший, открытый мальчик, и Нелличка такая же, а тот – чужой, в глаза-то улыбается, а чего думает, и не понять.
– Это вы о ком?
– О женихе ее. Привела как-то в дом и говорит: мама, мы поженимся. Аннушке он не понравился, да и мне тоже. Как сейчас помню, на чай пригласила, и меня, значит, тоже, мы ж с ней как сестры, всегда все вместе решали, вот она и попросила – приглянь, Зоя, может, хороший мальчик, может, это у меня к нему неприятие.
Бульдожья морда, высунувшись из-под скатерти, ткнулась в колено и тяжело, горестно вздохнула.
– Фу! Не обращайте внимания, он так печенье выпрашивает, сладости любит – жуть, а много нельзя, он у нас и так толстый, вот и боремся с ожирением, но как бороться, когда он так глядит? Что, понимаешь, что о тебе? Понимаешь, умный. – Зоя Геннадьевна, умильно улыбнувшись, скормила еще одно печенье. – А я и пошла, гляжу, вроде с виду-то парень аккуратный такой, при костюме, при галстуке, рубашка выглаженная, прям как профессорский сынок. Мой-то Левушка вечно неряшливым ходил, да и теперь, я ему – на кого ты похож, а он – отстань, мама, мне так удобнее. А тому в костюме удобнее было.
– Разве это плохо?
– А мне откуда знать? Но… вот было чего-то в нем, в Игоре Нелличкином, бывает, глянешь и видишь – чужой, у него это во всем сквозило, снисходительность такая, вежливость преувеличенная, по имени- отчеству, видите ли, ему так привычнее. И родители. Я как услышала, так сразу поняла – не нашего поля ягода, нечего Нелличке туда лезть! Папа – следователь! ОБХСС! Нет, вы и вообразить сейчас не можете, что это значило!
Ну почему? Представляю: единственный сын сановных родителей и девочка из пригорода. Не пара? Поэтому и обвинение, и суд, и все, что дальше? Нет, нелогично, тогда и брака с Аллой не случилось бы, она ведь тоже из «простого народа».
– А Нелличка уперлась – он хороший, он замечательный, он такой, он сякой. Уже и Левушка с ней говорить пытался, и я, и Аннушка, а она ни в какую. И чем эта любовь закончилась? Моментом отвернулся женишок, как только проблемы возникли. Более того – я уверена, что он рад был, когда так все вышло, и девку попользовал, и жениться не пришлось. Ручки умыл, и ни письма, ни весточки ей…
В сочетании с папой-следователем теория Зои Геннадьевны выглядела вполне обоснованной, вот только ничего не объясняла. Хозяйка же, чуть успокоившись, продолжила:
– И ее втянул. Ну не было у Неллички откуда вещи на фарцовку брать, да и с иностранцами она б не связалась, это он придумал, а что, удобно, Нелличка языки знает и в рот ему глядит, чего скажешь, то и делает, дура влюбленная, и честная, ни копеечки себе не взяла б. Он ее и пользовал по всем направлениям, а как повязали, то ему папочка отвертеться помог, на Нелличку все повесили, пообещали чего-то, чтоб она признала. Она ж все и признала на суде, покаялась, поклялась, что, кроме нее, никого в деле не было, и хотя все знали – врет, но поверили. Удобно было поверить.
Бандит заурчал, негромко, но требовательно, и Зоя Геннадьевна, отвлекшись от воспоминаний, шлепнула ладошкой по морде и строго сказала:
– Фу!
– И что потом было?
– А ничего. Суд. Приговорили ее к восьми годам, у Петечки – приступ, он из больницы так и не вышел, ну оно, может, и к лучшему, того, что дальше случилось, не видел. Аннушку с работы уволить хотели, но потом пожалели, оставили… бедная она, бедная, вот уж кому полной чашей, прости господи! И пусть тому, кто это сделал, и на этом, и на том свете в аду гореть на веки вечные.
Она была искренна в своем пожелании, и теперь, глядя на Зою Геннадьевну, я подумал, что, возможно, ошибся Ленчик: мотив мести не так и нелеп.
– Это ж только началось все с тюрьмы… такого и врагу не пожелаешь, а Аннушка – она ж мне сестра, она и с Левушкой возилась, и с Темушкой, и с внуками моими помогала, а на такое не каждый сподобится, когда свой-то помер.
– Внук?
– Аннушке внук, а Нелличке – сын, значит. Я ж говорила, что попользовал он ее и бросил, зато на следствии, конечно, послабление вышло беременной, учли при вынесении.
– И что с ребенком?
Ребенку, по моим прикидкам, должно было исполниться достаточно, чтобы задуматься о мести и, более того, воплотить задумку.
– Говорю ж, умер, – Зоя Геннадьевна поглядела на меня с жалостью. – Два годика пожил только, и то год в тюрьме, при мамке, а потом мы уже нашли, как забрать.
– А от чего он умер?
– Так с самого начала не жилец был, нам врач так и сказал, сердце, мол, слабое, врожденное, мол, выправить нельзя. А жалко, хорошенький был мальчик, светленький, синеглазенький, в Нелличку. Аннушка горевала очень, крепко к нему привязалась, хотя я ей говорила – не надо, все одно уйдет, чего себя мучить? Ну да господь с ним, пусть упокоит душу светлую.
Она перекрестилась и продолжила:
– А Нелличку досрочно не отпустили, до последнего денечка досиживала, и пришла она – не узнать, худющая, страшнющая, только глаза прежние да дурь. Первый же вопрос не про то, каково матери, не про то, чтоб к отцу и Темушке на могилки сходить, а про то, не оставил ли ей Игорь записки. Ох я и разозлилась тогда! Этот поганец ей всю жизнь искорежил, а она! Признаюсь, не сдержалась, увидела, как Аннушка лицом посинела, и за ремень схватилась, думала, хоть так эту любовь проклятую выбью.
– Не выбили.
– Точно. На следующий же день сбежала. Все к нему, к Игорьку, я Аннушку-то успокаивала, знала, что тот бывшую на порог не пустит, не нужна была студентка, так зэчка тем паче не нужна. Оно по-моему и вышло…
Ника
Выйдет, обязательно выйдет, иначе и быть не может. Должно же когда-нибудь да повезти? Так почему не сегодня? Дуся куда-то умотала, Алка с Ильве треплются, Лизхен с Топкой по комнатам разбрелись, и белобрысый красавчик свалил, и детектив этот. Самый что ни на есть удобный момент.
Но страшно-то как. А вдруг поймают? Может, подождать? Или нет, нельзя, вчера ж с этим, с бритым, разговор был, и как пить дать протрепалась. А он тоже не дурак на халяву миллион срубить.
Нет, пора завязывать с коньячком и с остальным тоже. И завяжу, тут ведь главное – захотеть, еще чтоб жизнь нормальная была, нервы не трепали, а с миллионом всех пошлю куда подальше.
На этаже тишина, только где-то далеко скулит собака, и сердце колотится, того и гляди из груди выпрыгнет. Выпить бы, всего глоток, для нервов. И не алкоголичка я, это просто нервы… да.
А вот и нужная дверь… постучаться? На всякий случай. Не отзываются. И дверь не заперта… ну и бардак, понатащила старья, смотреть тошно. Хотя… бабла в этот хлам вбухано столько, что мне и не снилось. Вот так всю жизнь, одним все, другим ничего.
