умереть! Пять раз!
Многовато. Не пахнет тут стремлением уйти из жизни, а вот на желание подлить масла в огонь, растравить войну, которая, видать, и без того вспыхнула между «хорошими семьями», похоже.
– Как он мог? Я сказала ему! Ей! Всем сказала, что я думаю! Я их прокляла!
– Тоня! – донесся из комнаты унылый голос Евгения. – Тонь, пивка принеси.
– Сейчас. – Она, разом растеряв патетический пыл, кинулась к холодильнику, вытащила банку «Оболони» и выбежала из кухни.
Вот такая странная жизнь, самая обыкновенная, если подумать. Влюбилась, планировала, а потом вышло, что планы были односторонними, жених сбежал из-под венца. Невеста же, погоревав отведенное приличиями время, вновь пустилась в поиски суженого. И нашла. Толстого, лысоватого, беззлобного и бесполезного. Зато согласившегося украсить палец заветным ободком.
– Я благодарна Евгению, что он залечил мои раны, – дрожащим голосом произнесла вернувшаяся Антонина. – Он сумел найти слова... подход... он прост, но надежен. Пусть и не...
И не из хорошей семьи, и на скрипке вряд ли играет, и историей не увлекается, зато сидит на диване, жует кукурузные палочки и пивом запивает.
Мирно.
– Так вот, она, та женщина, была безумна. Да– да! Не думайте, что я из ревности! Мне по-человечески жаль Сержа, но он сам выбрал свою судьбу! Он заслужил все, ибо сказано, что по делам вашим и воздастся.
Ревнует, годы прошли, а она все еще ревнует, пусть и оговаривает ревность высшей справедливостью.
– Это не сразу выяснилось. Признаться, я с первого дня подозревала, что с ней не все в порядке. Эта ее обычная улыбочка, этот взгляд. Когда к ней обращаешься, она не смотрит на тебя. Она смотрит сквозь! Смотрела, – поправилась Антонина. – А потом, когда Аэлита родилась, все стало много серьезнее. Представьте себе, она несколько раз забывала дочь во дворе!
– Как?
– Обыкновенно! Выйдет с коляской, сядет на лавку, посидит и уйдет, а коляску так и оставит. Потом из дому убежала. Ее вернули. Потом еще раз. Я все знаю, он мне доверял, он мне рассказывал.
– Кто?
– Да Серж! Мы к тому времени помирились. Я нашла в себе силы переступить через его предательство, протянуть руку помощи в сложный жизненный момент, и была понята. О да, я даже Аэлиту растила! Странная девочка, вот с рождения странная, было сразу понятно, что в мать пошла, ну, вы понимаете, о чем я?
Понимал Шукшин хорошо, только вот вряд ли бы его мысли понравились Тонечке-Антонине. Не о заботе речь шла, а о второй попытке, судя по всему, неудачной. Что там случилось?
– Софья уходила надолго, и ведь всякий раз домой возвращалась, в Погарье.
– Куда?
Название знакомо, очень знакомо.
– В Погарье. Деревушка такая в районе. Сущее захолустье. И это ж надо было, чтобы изо всех мест Сержа отправили именно туда? Случай. Если бы не случай, все иначе сложилось бы...
Да, иначе, теперь Шукшин мог утверждать это с полной уверенностью. Если бы не случай, направивший двадцать лет назад студента-историка в деревню с забавным названием Погарье, сейчас для многих все иначе сложилось бы.
– Тоня! – донеслось снова. – А пульт где? То-онь!
Ольга сидела на кровати, закутавшись в колючий плед, и дрожала. Ее трясло сразу и от пережитого страха, и от холода, который, казалось, проник так глубоко внутрь тела, что не помогали ни плед, ни горячий чай, ни треть стакана горького бальзама, самодельного, налитого из пузатой бутыли. Дегтярно-черная, густая на вид жидкость медленно окрасила стенки стакана, обожгла нёбо и чуть погодя, когда Ольга и вовсе отчаялась согреться, разлилась по крови уютным теплом.
– Вот так, скоро совсем степлеет, – пообещал Федор. Ольга кивнула. Согреется, непременно согреется, и успокоится, и поверит, что ничего страшного-то и не было.
– На вот. – Федор достал из шкафа байковую рубашку и спортивные штаны. Да, это правильно, надо одеться, она ведь раздета. В чужом доме, на чужой кровати и голая.
Смешно.
Ольга хихикнула, вспомнив, как стеснялась раздеваться, а Федор требовал, ворчал, пугал воспалением легких и тем, что вода на ковер течет. А и вправду текла, целыми ручейками, расползаясь по светлому ковролину черными пятнами, точно узорами. И одежда вся в грязи, и рука кровоточила, пришлось прижигать перекисью и бинтовать.
Мысли путались и мешались, тепло и алкоголь убаюкивали, подталкивая прилечь, закрыть глаза и провалиться в глубокий сон.
Нельзя.
– Почему? – удивилась Ольга.
– Чего? – переспросил Федор, выходя из соседней комнаты. Он тоже переоделся и теперь выглядел обыкновенно: широкие, протертые на коленях джинсы, старая, застиранная до потери цвета майка, резиновые сланцы и полосатые носки.
– Так. Ничего. Совсем ничего. – Она подтянула одеяло, закрываясь до самого носа. – Просто... а ты в
