русалок веришь?
– Нет. – Федор сел напротив и, подперев кулаком подбородок, уставился на Ольгу. Ну вот, и чего ему надо? Благодарного поцелуя? Или... или не только поцелуя? Нет уж, Ольга не настолько пьяна, и вообще она сейчас уйдет.
Встанет и уйдет. В ночь, в дождь, в собственный недавний страх.
– Успокойся, не трону, – хмыкнул Федор и, почесав подбородок, добавил: – Боялся б русалок, к озеру б не ходил. Но блажь это. Блажь и дурость! Придумали... нарочно все придумали, а теперь сваливают...
– Что сваливают?
Дезинфекцию и лабораторию, ту самую, след которой Ольга и хотела найти. Поговорить с местными. Что ж, Федор явно местный, и разговор, кажется, идет на лад, и вообще он, если разобраться, замечательный человек. Сразу видно. У него лицо круглое, мягкое, точно ватой подбитое. Скошенный подбородок, глаза чуть навыкате, оплывший рот в окаймлении двух глубоких морщин.
Федор часто улыбается, наверное, вот как сейчас, чуть виновато, будто сделал что-то не то.
– Это старая история. Тебе неинтересно будет.
– Интересно! – мотнула головой Ольга, пытаясь стряхнуть осоловелость. – Я должна знать! Обязана!
Он хмыкнул, поднялся и вышел. Вот так. Тоже бросил. Все ее бросают, и это несправедливо. Ольга же хорошая, пусть и не такая яркая, как Юлька, не такая талантливая, не такая красивая, вообще не такая!
Она слабо всхлипнула, пытаясь вызвать жалость к себе, но почему-то, наверное, из-за того же бальзама, вместо жалости появилось разочарование. Ну что за жизнь у нее такая? Нелепая.
А с другой стороны, разве она когда-нибудь пыталась что-нибудь изменить? Нет. Боялась. Всегда боялась. Всего, а вот теперь впервые, пожалуй, за долгое время страх исчез. Совсем исчез. Наверное, опять-таки из-за бальзама.
Ольга решительно натянула штаны, подвернула слишком уж длинные штанины и, напялив рубашку, принялась возиться с пуговицами. Мелкие, те выскальзывали из неловких пальцев, норовили попасть в другую петлю, отчего полы рубашки перекручивались и сминались.
Господи, да что она расследовать собралась, если даже одеться не в состоянии?!
Но ведь она должна узнать правду! А все врут. Все вокруг только и делают, что врут друг другу, непонятно только зачем. И совсем непонятно, какое отношение к делам нынешним имеет Ольга.
– Эй, ты куда собралась? – Федор кинул на стол стопку книг, или нет, не книг – альбомов. Старых, толстых, изрядно запыленных, в которых, совершенно точно, хранились старые же, изрядно запыленные и никому не интересные фотографии. В Ольгиной квартире на антресолях тоже имеется вот такой, темно- зеленый, с облезшими уголками, заклеенными шоколадной фольгой. И буквами, которые вырезались по трафарету.
– Никуда. Или нет. Я хочу домой! Сейчас.
– Иди, – не стал спорить Федор. – Только уже почти полночь, темно и дождь. Снова заблудишься, вымокнешь, заболеешь и умрешь... или пропадешь без вести, как она.
– Кто? – Ольга все-таки поднялась, пока еще ее переполняла решимость немедленно покинуть сию гостеприимную обитель. Ну да, ей надо домой. Почему она сразу не подумала, что ей надо домой? Ксюха, наверное, беспокоится.
Ксюха одна с этим психом Вадиком!
– Мне нужно позвонить! Пожалуйста, я заплачу... завтра заплачу. Я телефон дома забыла, хотела взять и вот... они беспокоятся, наверное.
– Да звони, в чем вопрос, – Федор протянул трубку. – Номер-то помнишь, потерявшаяся?
Помнит, наизусть, вот только по клавишам не попадает, они же маленькие, почти как пуговицы.
– Да? – Ксюхин голос насторожен. – Теть Оль, это ты? Ты где? С тобой все хорошо? Теть Оль, ты почему ушла? Он тебя обидел? Я же говорила, ты ее обидел, идиот!
Это было сказано явно не для Ольги, но ответ предназначался точно ей:
– Передай, что шкуру спущу.
– Теть Оль, он с тебя шкуру спустить грозится! Он вообще псих! Нет, честно! Да не отдам я трубку, у тебя своя есть, и вообще она мне зво...
– Ольга, ты где? – Этот голос строг и сердит. И угроза о шкуре выглядит очень даже реальной. – С тобой все в порядке?
– Да. Я... я погулять пошла. А тут дождь. И заблудилась.
Что за лепет? И почему она вообще перед ним оправдывается? Кто он такой? Лжец и убийца. Ну... нет, может, и не убийца, тут она погорячилась, но лжец – это точно.
– Сейчас ты где?
– У Федора.
– Какого Федора?
Да откуда ей знать, какого? Как его описать, когда он здесь, сидит и прислушивается к разговору. Руку протянул, трубку просит. Ольга отдала, ей совершенно не хотелось продолжать бессмысленный разговор с Вадиком. В конце концов, она взрослая и имеет право находиться там, где хочет.
Ну или там, где получилось находиться.
Эти двое сразу нашли общий язык, Ольга прислушивалась к разговору настороженно, пытаясь уловить интонации, запомнить слова, поймать тот момент, когда будет принято решение.
Вадик приедет.
– Он скоро приедет, – озвучил Федор догадку. – Вот тогда и поговорим.
– Нет, если ты не желаешь со мной разговаривать, так и скажи! Почему я должна тут распинаться, если ты не слушаешь! Антон! – Жена всхлипнула в трубку и жалобно, обиженно произнесла любимую фразу: – Ты совсем меня не любишь!
– Неправда, – попытался возразить Шукшин, думая в это время действительно не о любви и уж точно не о жене. Он думал о статистике, прежде отброшенной, о случайных совпадениях и совсем не случайных связях.
Вот оно, прошлое, давнее-недавнее, года тысяча девятьсот восемьдесят восьмого и восемьдесят девятого.
– Я очень тебя люблю, – чуть увереннее произнес он, раскладывая по полу листочки с именами и датами. Те не раскладывались, норовили съехать, перемешаться, сорваться с места при малейшем движении воздуха, и Шукшин, подумав, достал из стола упаковку кнопок. Да, так, пожалуй, будет лучше.
– Нет, не любишь! Мама говорит...
Антон Антоныч, вздохнув, прижал трубку к уху. Если в ход пошел авторитет мамы, значит, дело и вправду худо. Ну и чем он виноват? Это ж не он, Шукшин, людей убивает.
– Ты просто поставил себя так, что тебя не уважают! Ты должен потребовать... в конце концов, у тебя есть семья!
У них у всех есть семья. Род... родословная... забытые связи... невидимые связи от листочка к листочку, не тонкими черными стрелками, как на плакате Аэлиты, но нитками, моток которых завалялся в углу ящика. Нитки Шукшин отгрызал зубами, и оттого куски получались неровными, а схема не выстраивалась.
Первая жертва, он должен понять, кто был первой жертвой.
– ...я так больше не могу! Ты не имеешь права так поступать со мной!
– Прости, – пробормотал Антон Антоныч, заполняя возникшую в разговоре паузу. – Я разберусь и...
– Ты постоянно обещаешь, что разберешься! Это не заканчивается!
Вот в том и дело, что не заканчивается! Конструкция из имен и ниток растянулась по ковролину, заняв почти всю комнату, уперлась в стену, и Шукшин походя заприметил отставшую планку плинтуса и обои потемневшие. Надо ремонт делать.
Надо. Но сначала разобраться. Утонувшие и убитые, живые и мертвые, жертвы и свидетели. Что в них такого? Кто из них был первым? Может, тогда выйдет понять и почему?
– Ну почему ты никогда меня не слушаешь? Почему я вообще за тебя замуж вышла?
– Потому что я тебя люблю, – ответил Антон Антоныч, обходя комнату по периметру. Наткнулся на стол,
