Вот и все, начало положено, теперь дороги назад нет. И Вальрик послушно протянул руки, металлические браслеты защелкнулись совершенно бесшумно, а на разбитых костяшках пальцев запеклась кровь. Первая, пролитая им кровь, знать бы чья. И Вальрик загадал: если кровь чужая, то все получится, а если его, то… тоже все получится. Проигрывать он не собирался.
Рубеус
При ближайшем рассмотрении оказалось, что описание Мики полностью соответствует действительности, — от замка Хельмсдорф осталась груда камней и унылый оплавленный клык башни. Часть камней уже убрали — рабочие сбрасывали их прямо в пропасть — и на расчищенной площадке устроили лагерь. Тесные палатки жались друг к другу темными матерчатыми боками, кое-где горели редкие костры.
— Боже, ну и вонь! — Мика скривилась. В черном комбинезоне она выглядела не менее впечатляюще, чем в шелковом платье.
— Ну почему люди не могут существовать, не загрязняя все вокруг? Вечно…
— Кто здесь старший?
— Дик. Он из десятой сотни, неплохой архитектор, хотя воин так себе.
— А среди людей?
— Среди людей? — Удивилась Мика.
— Да, среди людей. Мне нужен тот, кто непосредственно руководит людьми. Староста, мэр, князь. Кто?
— Н-не знаю.
— Ну так узнай. Мне нужен человек, которого остальные люди почитают за старшего. Ясно?
Мика нахмурилась. Мика обиделась. Мика поспешила выполнить приказ, и не прошло и получаса, как перед Рубеусом стоял худой, сутулый мужчина с рыжей бородой и испуганным взглядом. Его страх был неприятен, и Рубеус как можно вежливее спросил:
— Как твое имя.
— Мое, господин? Стефан. Стефан Ривка, господин, — человек беспрестанно кланялся, прижимая мятую шляпу к животу.
— Я хочу знать, Стефан, — Рубеус постарался говорить мягко, чтобы не пугать это и без того насмерть перепуганное существо, — есть ли у тебя какие-нибудь жалобы?
— Жалобы?
— Жалобы, просьбы, условия. Всего ли хватает? Еды, одежды, жилья? Ты ведь староста, ты должен знать, как обстоят дела, все ли довольны.
— Хорошо, господин. Жалоб нет, господин. Все довольны, господин. — С каждым словом Стефан склонялся все ниже и ниже. Ясно, ничего от него не добьешься. В принципе за два года Рубеус привык к подобному отношению: люди боялись да-ори, да-ори истребляли людей. Причин было множество, но чем дольше Рубеус разбирался, тем больше склонялся к мысли, что главная из них — этот неестественный, раболепный страх, который дразнил не хуже свежепролитой крови.
Черт, он снова думает, как вампир, а он не вампир, он — человек и человеком останется, несмотря ни на что.
— Вы что-то сказали? — Мика робко коснулась рукава куртки и тут же одернула руку. — Простите, я не расслышала.
— Это так, мысли в слух…
— Бывает. — Она улыбнулась. — Может, если вы не против небольшой экскурсии, я покажу строительную площадку? Хотя, честно говоря, смотреть здесь не на что, но Дик обещает, что восстановит все, как было. Он — настоящий гений, безумно талантливый… Кстати, благодаря ему в башне есть относительно нормальное жилье, правда, комната одна, но я сегодня же уберу свои вещи.
— Зачем?
— Чтобы не стеснять вас. Не волнуйтесь, я привыкла к палаткам, там не так и плохо… — кроткий взгляд, печальная улыбка, хрупкая ладонь, неизвестно каким образом оказавшаяся в его руке… Разумом Рубеус понимал, что все это — ложь, игра с определенной целью, но прекращать ее не спешил.
— Конечно, если вы не возражаете, то… там достаточно места для двоих.
Возражать? Рубеус как раз собирался возразить, но… в конце концов, выгонять женщину на улицу некрасиво… что до остального, то ему нужна лишь Коннован, и когда будет построен замок… Анке ласково и доверчиво коснулся руки. Ему тоже хотелось на свободу.
Коннован
В голове гулял звон, от одного уха к другому, и обратно. Звон мерзкий, раздражающий, почти такой же раздражающий, как свет, который пробивается сквозь сомкнутые веки.
— Давай, кисуля, открой глазки, я знаю, что ты очнулась.
Открываю. Моргаю. Наглый свет отползает куда-то в сторону, а потом ехидно подмигнув напоследок, исчезает.
— Фонарик, — объясняет Серб. — Полезная штука, жаль, что батарейки почти сели, а запасных нету. Здесь вообще с запчастями сложно. Здесь со всем сложно.
— Иди на…
Во рту пересохло, голова по-прежнему гудит, но это не помешает мне встать и сделать то, что давно следовало бы сделать. Рывок и… падаю на землю, горло стягивает тугая петля.
— Ну зачем так, кисуля, — Серб не спеша ослабляет ремень. — Неужели ты думаешь, что я не позаботился о своем… спокойствии? Хотя, если хочешь, попробуй еще разок.
Я попробовала. Руки скованы за спиной, ноги… широко разведены — еще немного и связки треснут и тоже привязаны к чему-то, но не вижу, к чему именно, зато крепко, не выдернуть.
Серб молча наблюдает за моими попытками, в конце концов, веревка на шее затягивается настолько, что я начинаю задыхаться и почти теряю сознание.
— Ну что, кисуля, убедилась? — он специально тянет, специально не ослабляет петлю, чтобы я прочувствовала… я чувствую. Свою беспомощность чувствую.
— Пластик плюс металл, специально для таких, как ты… или я. Мы ведь похожи, правда? Почему же ты тогда прогнала меня? Больно сделала. Болью за боль, Коннован, нормальный размен, как ты считаешь?
Я ненавижу его! Себя ненавижу за то, что попалась.
— Немного неудобно, правда? А я тебя предупреждал, что одна не выживешь… никогда не бросай флягу с водой, мало ли кто найдет. Специальный лак, сохнет моментально, растворяться начинает спустя восемь часов после нанесения, вызывает временный паралич и потерю сознания. Это если по инструкции, а я вот никак не могу понять, как это они отличили временный паралич от потери сознания? Результат-то один: идешь, идешь, а потом раз и заснула, и проснулась в таком вот неудобном положении.
— Я тебя убью!
— Конечно, милая, обязательно убьешь, но позже. А может быть, и не убьешь, может, тебе понравится. Я ведь заботился о тебе. Подобрал. Спрятал от солнца. Ты ведь могла умереть… — Серб тыльной стороной ладони погладил меня по щеке. — Гладкая кожа, белая. Красиво. Люблю красивые вещи…
Нет, он не посмеет, он, конечно, мерзавец, но не настолько же. Он просто хочет отомстить, напугать, но не…
— Тише, кисуля, не надо нервничать. И отворачиваться тоже не надо. Ты же не хочешь, чтобы я сделал тебе больно? Конечно, нет, ты же хорошая девочка, ласковая… люблю ласковых.
— Серб, пожалуйста…
Он не слышит или делает вид, что не слышит. Сидя на корточках, Серб разбирает мои волосы на отдельные пряди, осторожно и неуверенно ощупывает лицо. Жесткие пальцы скользят по щекам, царапают кожу на горле, разглаживают брови и замирают на губах. Глаза у Серба совершенно безумные.
— Серб, отпусти меня… ты мне нравишься, честно. Хочешь, я тебя поцелую? Отпусти, и я сделаю все, что ты захочешь. Ты же на самом деле другой, ты мне нравишься, честное слово. Ты сильный и…