Последний месяц зимы — самый холодный, это Михель сказал, и по всему выходило, что прав он. Правда, с этой правоты Фоме одни хлопоты, снова за дровами идти надобно, и стены конопатить, потому как тянет сквозняком, того и гляди застудиться можно. Но все равно хорошо, свободно. Вот только Коннован жаль, правда, Карл сказал, что выживет, ну так в этом Фома и не сомневался, она вообще сильная.
— О чем думаешь? — Холодные ладошки Ярви легли на плечи, как и всякий раз ее прикосновение пробуждало в теле нечто незнакомое, непонятное и оттого пугающее. Хотелось сразу и вырваться и замереть, чтобы не спугнуть ненароком. А она смеется, раскраснелась с мороза, глаза блестят, и черным пятнышком в уголке губ родинка.
— Расскажи, — Ярви садиться рядом, расстегивает шубу, от нее пахнет дымом и свежим, только- только из печи хлебом.
— О чем?
— Правда, что замок настолько большой, что выше горы? И можно целую жизнь бродить по комнатам и ни разу не зайти в одну дважды?
— Большой, — Фоме нестерпимо хочется потрогать родинку. — Но не такой большой, чтобы выше горы. Он почти на самой вершине стоит, сразу за стеной пропасть и добраться туда никак, только если ветер оседлать, но люди не умеют.
Ярви слушает, улыбается. У нее замечательная улыбка, а ладошки все еще холодные, вон как пальцы побелели, ногти так вообще в синеву. У нее рукавиц нету, надо бы купить, а то не дело, что мерзнет. И шубу нормальную, чтобы как у Михеля, до самых пят и теплая. И платьев.
— Лучше корову, — отвечает Ярви, и Фома снова чувствует себя донельзя глупо, потому как не понимает, чем корова лучше шубы. — А правда, что они в домовинах спят?
— Неправда. Они такие же, как люди, только…
— Кровь пьют, — подсказала она. — И вкусно же им…
Вкусно. Еще как вкусно. Горячая и живая. Неописуемо сладкая. Жизнь. Энергия. Существование вне времени. Сила. Слабый, едва различимый привкус соли, и острое чувство сожаления, когда она заканчивается…
— Что с тобой? — пальцы на щеках. Холод. Ярви. — Тебе плохо, да? Ты горишь, тебе нужно прилечь, давай, вставай.
Она тянет за руку, а Фома не в силах справиться с нарастающей слабостью. Перед глазами багряно- бордовый мир. И тошнит. Крови, хоть каплю, хоть немного… нет, он же человек, это видение, чужие воспоминания, чужие желания, как раньше. Нужно сосредоточиться на чем-нибудь.
— Давай, ложись. Знобит? Лихорадка… Михель баню затопит.
Зеленые глаза с редкими желтыми пятнышками, одуванчики на траве… одуванчик на черной подошве ботинка. Проект закрывается. Комната-клетка и темнота, с которой нужно разговаривать. Полоска света — небо между каменными стенами. Взрыв. Огонь. Прикормленный ветками костер, у костра жарко и жар проникает внутрь, перекрывая дыхание. Воспоминания корчатся, рассыпаясь пеплом, а жар остается.
Это потому что под шкурой горячо. Длинная спутанная шерсть чуть пованивает, а мокрая от пота рубаха прилипла к телу. Дышать тяжело, мерзкое ощущение слабости и во рту пересохло. Лежать было неудобно, и Фома, скинув шкуру, попытался встать. Но сил не хватило даже на то, чтобы сесть в постели. Что с ним произошло? Он помнил разговор, и родинку, которой любовался, вопросы и ответы, а что потом?
— Очнулся? — Ярви плачет, улыбается, а по лицу текут слезы. — Ты очнулся, ты… ты живой.
— Живой, — говорить неудобно, горло дерет и в груди что-то хлюпает.
— Ты когда упал, я испугалась. Лихорадка. Пять дней лихорадка, тебя даже герр Тумме благословил, сказал, что ты умрешь и нужно могилу копать. А Михель сказал, что не умрешь, потому что хоть болезнный, но живучий. И в полынье купал, а потом в баню. А как сюда принес, так ты бредить начал, про кровь говорил и прощения просил у кого-то… — Она вытирала слезы ладонями и все равно плакала. И улыбалась.
— Воспаление легких, — мрачно заметил Голос. — Дольше надо было на морозе сидеть, в замке ему, видите ли неуютно… Михелю своему спасибо скажи, и сердцу, что крепкое.
— Ты ведь не умрешь, правда?
— Не умру, — пообещал Фома. — Только не уходи, хорошо?
Глава 10
Рубеус
Вино в бокале больше похоже на болотную воду. Есть не хочется, пить тоже, атмосфера в зале мрачная, почти траурная и это злит. На Мике черное платье с высоким воротом, розовый жемчуг и темная паутина вуали. Люк тоже мрачен, только Дик как ни в чем не бывало поглощает еду. Массивное кресло во главе стола пустует. Потерянный трон. Смешно, если бы не так серьезно. Нужно что-то сказать, успокоить, а в голове как назло ни одной дельной мысли, какая-то смесь беспокойства и раздражения.
— Во-первых, ничего страшного не произошло…
Люк отворачивается, Мика ехидно фыркает.
— Коннован не самая худшая кандидатура…
— Не самая вменяемая, не самая адекватная, не самая уравновешенная, а в остальном ничего. — Мика раздраженно сдернула шляпку, швырнув ее на пол.
— Во-вторых, я просил бы отнестись к Коннован с уважением. Думаю, у нее получится. — Рубеус и сам не верил в то, что говорил, но очень уж раздражала похоронная обстановка за столом. — И в-третьих, это еще не конец мира.
Мика молча вышла из-за стола. Господи, если бы кто знал, как ему надоели эти проблемы. Черная вуаль на полу… любопытная деталь картины.
Мику Рубеус нашел в ее будуаре. Алый и золотой, полированное дерево и зеркала… изящные изгибы мебели и томный запах духов. Рубеусу здесь было тесно и неуютно: слишком много всего, того и гляди разобьешь чего-нибудь, неловко повернувшись. Мика лежала на маленьком почти игрушечном диванчике и плакала, сжимая в руке мятый кружевной платок. Еще никогда она не выглядела настолько жалкой и беспомощной.
— Ты доволен? Ты должен быть доволен, — она нервно отбросила назад тяжелую волну волос. — Теперь она точно останется… а я? Что будет со мной, Рубеус? Куда она меня отправит? Вниз? Даже не в Бастион, а на передовую. А я не воин, я не умею… я не хочу воевать. Не хочу мерзнуть и думать, что будет завтра, выживу или нет. Не хочу сидеть на каком-нибудь провонявшем краской заводе, где каждый звук молотком по голове. Я не хочу медленно сходить с ума где-нибудь под землей, дышать отфильтрованным воздухом, пить отфильтрованную воду второго цикла переработки, и жрать консервы непонятного происхождения… и умирать тоже не хочу. Почему я должна уходить, а она оставаться?
— А с чего ты решила, что уйдешь.
— А разве нет? — она встала и, одернув мятый подол платья, поинтересовалась: — На что мне надеяться? Она же ненавидит меня. Да и ты будешь рад, если я исчезну. Это ведь так удобно. В очередной раз скажешь себе, что не мог ничего сделать. Решение не твое, значит, и вины нету. Совесть молчит и все довольны.
— Мика…
— Что Мика? Я знаю, чего говорю. Если бы ты не был настолько удручающе благородным, ты бы давно выставил меня вон, так почему бы не воспользоваться подходящим случаем? Я вообще не понимаю, зачем ты сюда пришел. Посочувствовать? Так вот, можешь засунуть свое сочувствие… — она всхлипнула и поспешно отвернулась, вытирая слезы. — Ты не думай, я все понимаю. Да-ори в принципе не сильно отличаются от людей, такие же скоты… было удобно — использовал. Стало не удобно — прочь, и плевать на все, что было раньше. Ты никогда не давал себе труда задуматься, чего мне стоило создать все это…
Мика коснулась низкого столика.
