в конце огорода, где были врыты в землю огромные кувшины. Их наполняли мукой, просом, в них хранили масло и мед. Плотно закрыв глиняными тарелками и прикрыв досками кувшины, засыпали их землей, обкладывали камнями и ставили шест с огородным пугалом: не столько от птиц, как шутили ностевцы, сколько от непрошеных гостей.
Пустовали и аспарези, хоть молодость и требовала поединков отважных, единоборства и джигитовок. Но Зураб запретил народу благородные игры. Он всеми мерами стремился превратить Носте в захудалую деревню и 'выбить дух непокорности' из ностевцев. Этим, как ему казалось, он больно ранит самолюбие Русудан и гордость Георгия Саакадзе. Но чем больше он свирепствовал, тем сильнее росло сопротивление ностевцев. Ничто не могло вытравить из их сердец любовь к свободе и гордость 'обязанных перед родиной'. Лишенная почти всех коней, отобранных арагвинцами, молодежь устраивала различные состязания в силе и ловкости: борьба чередовалась с метанием дротиков. Кожаный мяч лело сменяла переплетенная веревкой чогани. Иногда же тайно за рекой по очереди вскакивая на коней, не взятых арагвинцами из-за изъяна или старости, и мчались во всю прыть по долине, то и дело замахиваясь шашками на мнимых врагов.
Вот почему, к изумлению управителя Носте - княжеского азнаура, присланного Зурабом, - молодежь расцветала, крепла и, несмотря на притеснения и непосильные работы, взваленные даже на мальчиков, была весела, - их не оставляла надежда на скорое возвращение Моурави.
Церковь переполнена, но дед Димитрия знал: для него всегда найдется место. На паперти его приветствовали арагвинцы.
- Эй, дед! - крикнул молодой, с широкой шеей и низким лбом. - За своего внука помолись, ведь он стал турком.
- Лучше турком, чем быком, подобным тебе! За это непременно помолюсь! И, не обращая внимания на угрожающие выкрики, вошел в церковь.
Отыскав глазами прадеда Матарса, дед Димитрия протиснулся к нему и стал упрекать друга за то, что тот не подождал его:
- Что, святой Гоброн фазанку на золотом блюде обещал с неба спустить, потому торопился?
- Фазанку не знаю, а моя Сопико чахохбили ночью приготовила: Павло козленка в лесу убил.
- Раз убил, значит, не убежит.
- Знаю, не убежит, а сатана всю ночь смущал: 'Пока будешь молиться, кошка чахохбили скушает!' Поверишь, три раза возвращался; кошка на крыше спит, чахохбили в сундуке закрыто, а все же тревожусь... - И вдруг заторопился: - Пойдем со мною, без нас священник докажет народу, что на небе веселее глотать воздух. Пойдем к нам чахохбили...
- Твое чахохбили, наверно, кошка съела.
- Пусть на этом твоем слове чернолицый подавится! - Прадед Матарса беспокойно заморгал и потянул деда за рукав. - Пойдем, если друг мне.
- Не могу, дорогой, у самого сегодня праздник: внучка вареную курицу прислала, гозинаки тоже...
- А где курицу спрятал?
- Если от кошки, то нигде, - лишь котел крышкой прикрыл, сверху кирпич положил.
А если от арагвинцев, то под тахту котел засунул, старыми чувяками забросал.
Задержав шаги около лика святого Георгия, они вышли на паперть, где их встретили смехом арагвинцы. Один, подбоченясь, вызывающе крикнул:
- Что, домой спешите? Шашлык вас ждет?
- Шашлык, правда, не ждет, - дед насмешливо прищурился, - а чахохбили и вареная курица непременно.
Арагвинцы загоготали... Прадед Матарса, передразнивая, вторил им: 'Го-го-го-го!' И вдруг озлился:
- Вы почему в церковь не вошли! Разве бог придумал воскресенье не для молитвы?
- Скучно у вас в церкови.
- Скучно? Тогда езжайте в Тбилиси, - выкрикнул дед Димитрия, - целовать спину своему князю.
- Лучше ниже, - посоветовал прадед Матарса.
И два боевых друга, несмотря на угрозы арагвинцев, нарочито медленно стали спускаться по тропинке, навстречу голубоватым дымкам. А арагвинцы жалели, что обычай запрещал им не только поднять руку на стариков, но и дерзкое слово сказать им... впрочем, слова все же говорили...
В эти тяжелые годы бревна на берегу Ностури были единственной отрадой ностевцев. Даже молодежь охотно собиралась послушать про то, что было, и про то, чего никогда не бывало.
Долго крепились арагвинцы, но скука погнала и их к берегу. Конечно, они не сказали, что хотят слушать стариков. Нет, они здесь, дабы не посмели плохо о князе Зурабе говорить.
Услышав впервые такое объяснение, дед Димитрия рассердился и накинулся на младшего, горделиво подкручивавшего черные стрелки усов:
- Ты что, горный баран, мне на шелковом ковре своего князя подносишь? Я его знал еще тогда, когда ты не чувствовал разницу между головой и...
Хохот ностевцев всегда обезоруживал арагвинцев: причин обнажать шашки не было, а плетьми опасно на стариков замахиваться. Молодых тоже не за что избивать: слова ни плохие, ни хорошие не роняют, а что насмешливо смотрят, что делать? Их глаза, - как хотят, так и смотрят. За смех тоже нельзя винить: неизвестно, над кем потешаются, может, над рыбой в реке! Себя только на посмешище выставишь.
Сегодня на берегу особенно оживленно: муж Вардиси, только прибывший из Тбилиси, был в центре внимания, он едва успевал отвечать: 'Что говорит Вардан? Многое! Моурави сейчас с полумесяцем на 'льва' пошел, персов сражать. Потом вернется в Картли. Персов? Конечно, покорит. Зураба? Обещал в Ананури запереть, как мышь в мышеловке. Взять Ананури? Еще бы не взял, но там княгиня Нато, мать госпожи Русудан, как можно войной идти? Что велел вам передать? Вардан клянется: Моурави все время о Носте печалится, советует старикам беречь себя, молодым - силы накоплять. Амкары? Верят в скорое возвращение Моурави, купцы тоже. Лавку Вардана, как крепость, осаждают; сколько Мудрый ни рассказывает, все мало, о сне позабыли, о еде тоже. Майдан кипит, как котел с медом.
- О еде позабыли, такому можно поверить, - согласился дед Димитрия, - а питье?.. Наверно, как верблюды после скитаний по пустыне, в духане бурдюки опоражнивают? - Заметив приближающихся арагвинцев, быстро закончил: Верблюды тоже совесть имеют, сами пьют и соседям не завидуют.
- Бог хорошо знал, почему верблюду четыре ноги дал, а человеку только две.
- Почему? Почему? - послышалось со всех сторон.
Прадед Матарса хитро посмотрел на арагвинцев, произнес:
- Если бы некоторым потомкам Адам четыре ноги дал, ни один честный двуногий не успел бы напиться.
- О-го-го!.. - гоготала молодежь. - Выходит, эти с четырьмя ногами быстрее обежали бы все духаны...
- Э-э, сразу видно, что головы у вас еще не совсем окрепли. В духанах платить надо... я о непрошеных кутилах говорю... о тех, что сами все даром берут.
Сидящие на бревнах, понимающе переглядываясь, захохотали, кто-то даже обнял прадеда Матарса. Арагвинцы пришли в ярость:
- Ты на кого тень наводишь, бессовестный старик?!
- На тех, кто от тени отскакивает.
- Кто отскакивает?! Сам клеветой, как слюной, брызжешь!
- Лучше своей слюной, чем чужим вином! Вот один незваный гость попросил чашу воды, а выпил целый кувшин вина, потому сегодня чахохбили ничем не запивали.
- Что? Как смеешь?! - вспылил рыжий арагвинец, сдвинув войлочную шапчонку набекрень. - Ваше вино на уксус похоже, и трех капель никто по своей воле не проглотит.
- А тот, кто при виде красного хвоста икает?
- Молчи! Не посмотрю, что седой!
- Не посмотришь, выпьешь то, что огненному коню не нужно.
Прадед явно был в ударе, ибо берег все время оглашался смехом и восклицаниями. Лавры друга заметно беспокоили деда Димитрия, и он примиряюще сказал:
- Волка волком называли, а чекалка разорила весь свет. Вот вчера у Кето ястреб сразу схватил гуся... Как берегла! На именины дочери... а ястреб...
