- Вай ме! Почему не боится несчастная царица?
- Говорят, нарочно такое сделали: если тени сольются с дымом кадильниц и растают под сводом, они тоже умрут.
- Правда, как человек может жить без тени? Солнце не простит оскорбления.
- Солнце не простит, луна тоже. Духи гор синим светом зальют ночью тропинку, и тогда царица пройдет обратно в монастырь святой Нины.
- Царица пройдет, князь тоже, ибо там они нашли приют.
- Что-о?! А все думали, в Кватахеви князь останется.
- В Кватахеви венчалась, потому, думали, здесь захочет...
- Не договаривай! Чтоб тебе на язык оса села!
- Аминь.
- Вчера крылатого коня в ущелье видели: пролетел, не касаясь камней.
- Це-це-це! Наверно за царицей! Земля сильно дрожала, в Кавтисхеви вся утварь с ниш попадала, звон пошел.
- В Кавтисхеви попадала, в Мцхета тоже.
- Сам католикос пожаловал служить заупокойную литургию. Даже посох черный.
- Посох черный, слезы тоже.
- Прибыли двенадцать епископов, утешители!
- Приехали достойные священники Анчисхати и Сиона.
- Пришли монахи из Мцхета, псалмопевцы!
- Ностевцы на черных скакунах прискакали.
- Ностевцы прискакали; враги тоже... на желтых жабах.
- Правда! Вон сухой Липарит! Тучный Цицишвили! Красноносый Квели Церетели.
- Фиран Амилахвари злорадный и баран Джавахишвили нарядный тоже не забыли.
- Еще бы! Вспомнили Ломта-гору!
- Друзья тоже тут: Ксанские Эристави, все Мухран-батони. Кто изменит им, пусть будет проклят устами бога!
- Амкары со знаменами собрались. Чем не воинство?
- Азнауры целый двор Кватахеви заняли; на черных куладжах черные кинжалы. Шадиману на радость!
- Какой картлиец сейчас не тут?
- Картлиец тут, перс тоже.
- Кто? Кто такой? Почему перс в церкови?!
- Раз друг, почему не должен в церковь приходить?
Отстранив любопытного плечом, Квливидзе шепнул Кериму:
- Отойдем... - и, остановившись у серебряного подсвечника, залитого восковыми слезами, спросил: - Говоришь, шах-собака встревожился?
Фитили потрескивали, дым курился, скользя по потускневшим ликам святых. Райские кущи на иконах пребывали в изменчивой полумгле. Люди не ощущали, казалось, изнурительной духоты, теснились к царским вратам. В узкие просветы под куполом врывались искрящиеся лучи, похожие на мечи архангелов. Выше купола гулял ветер, нагоняя облака, начинавшие курчавиться и темнеть, словно кто-то накидывал на них груды серой овечьей шерсти. В углу храма на полу белела мраморная доска, на ней изображен был голубь, равнодушно попираемый разноцветными цагами. Сейчас голубь, как бы полный удивления, уставился на Керима, который осторожно обошел его и притаился под низко нависшим сводом. Откинув голову к сдвинув брови, Квливидзе старался гордым видом прикрыть печаль.
- На голубых мечетях Исфахана много бирюзы, - Керим приглушил голос, еще больше у шаха Аббаса коварства. Язык его может источать мед, а рука яд. Перед коленопреклоненными ханами он безмолвно провел рукой по воздуху замкнутую черту. Ханы поняли: петля! Бисмиллах, это черта между ограниченным и бесконечным? Один миг, незаметный поворот - и судьба безжалостно меняет цвет жизни. О Мохаммет, было зеленое - и вдруг стало коричневое! Казалось оранжевое, - а гибельным налетело серое... Свист в воздухе одной петли подобен свисту тысячи змей-гюрз, завладевших Муганью. Она оборвала светлое, преходящее и открыла темное, вечное...
- Мучился долго?
- Нет, аллах послал праведнику мгновенную смерть.
- Скачет... коршун Арагвский!.. Угнетатель!
- Зураб? Где? Где?
- Вон! Арагви навсегда замутил!
- Арагви замутил, царство тоже.
- О, о... люди!..
Керим прикрыл плащом рукоятку, торчащую из-за широкого пояса. У ног его в мраморной доске отражались горящие свечи, и голубь словно плыл по огненному озеру.
Суровостью Квливидзе стремился скрыть то, что пробудил в нем страшный рассказ Керима. Он глядел на тоскующего персиянина, кому рок уготовал быть свидетелем великих мук царя Картли Луарсаба Второго Багратиони. Мягким движением руки старый азнаур коснулся плеча Керима.
- Теперь тебе, друг, опасно возвращаться в Исфахан. Оставайся здесь. Прошу, у меня поселись.
- Аллах свидетель, осчастливлен я твоим вниманием, господин, да благословит твою доброту святой Хуссейн, но не в Исфахан отныне идет путь моей жизни; и здесь пока не останусь. До меня дошло: Моурави снова меч точит к войне. Поеду к ханум Русудан - или с ними вернусь в Гурджистан, или с ними навсегда там останусь.
- Значит, царицу Тэкле покидаешь?
- Да будет вес ее скорби подобен весу крылышка мотылька! Уходит светлоликая в святое убежище ханум Нино. А мать и отец Эрасти, моего духовного брата, в Носте возвращаются.
- Тише, люди!.. Едут! Старая царица с царевичем Вахтангом!
- С царевичем?! Ва! Откуда взялся, если не с того света?
- Он с того света, старая царица тоже.
- Хочу обрадовать тебя, несравненный Керим: уже Вардан Мудрый водил караван кораблей в Стамбул. Рассказывает, что сам султан Мурад ведет с Георгием Саакадзе разговор о судьбе мира. Богатство его дом перехлестывает. Лесть и поклонение теснятся у его порога. Только не убаюкивает первого 'барса' новый прилив славы: в Грузию спешит.
- Велик аллах в своей справедливости! И пророк его Мохаммет повернет судьбу Моурави против несправедливого шаха и ханов, предавшихся крови и сладострастию. Ветер пустынь нанесет горы песка и похоронит под ними силу 'льва Ирана'.
- Эх, Керим, Керим! Отшумело большое время! И всегда так: налетит буря, люди пугаются - лес гудит, деревья валятся, пожары свирепствуют... А потом? Ни мед - ни перец. Ни пир - ни бой! Тишина, спокойствие. Одно жаль: приходит горению на смену скука. Как след золотых подков крылатых коней, остаются строки в летописях о великих деяниях, а ты в одиночестве зябнешь у потухшего костра.
- Тише! Тише! Едут!
- Горе мне! Как бледна царица Тэкле!
- Как прекрасна она! Как тонка!
- Как светла!
- Почти неживая!
- Может, и правда, тень?
- Она тень, князь Баака тоже.
- Кто? Кто это вместе с Баака ведет ее к воротам?!
- Игуменья монастыря святой Нины.
- Как благочестива игуменья Нино!
- Живет в почете, слава о ней по всей Картли.
- Сама похожа на святую Нину.
