чтобы избежать мести и разглашения в Стамбуле злодейства, заодно истребить всех грузин. 'Увы, доверчивый Келиль, своими доводами ты усыпил присущую мне осторожность'.
- Вот, друзья, - сказал Георгий, - прошли мы путь витязей, а погибаем от червяка. Если бы сразу умыслил башибузук Сераля покончить с нами, сонных убил бы. Думаю - решил истязать. - Он с затаенной болью взглянул на Автандила и рванул цепи, но тщетно. Туги медные браслеты.
Как мало напоминал звон цепей мелодичные перепевы колокольчиков Токета.
Безмолвствовали 'барсы', - стыд будто сжег все слова: как глупые амбалы, попались... попались в своем доме, на своем пиру.
Снова зловеще лязгнул засов. Вошел другой турок, с нелепо болтающейся в ухе серьгой. Бесстрашный Ростом отшатнулся: по топору за кушаком он узнал палача, 'Барсы' смотрели на него с презрением, страшные даже в своей беспомощности. Палач, глядя исподлобья, молчал: жадно оценивал богатые одеяния - плату за то удовольствие, которое он доставит везиру.
'Значит, все до одного изменили?! - недоумевал Георгий. - А разве не клялся Келиль-паша в вечной дружбе? А Ваххаб-паша? А десятки других пашей, начальников орт? А сотни беков, капуданов од? Что же произошло?! - Георгий вздрогнул. - А может, тоже предательски захвачены? Тогда помощи ждать неоткуда'. Саакадзе, заметив, как алчно бегают глаза палача, невольно усмехнулся его трезвым мыслям и обещал к ряду ценностей добавить еще изумрудную булавку. Почетный служитель везира может взять эту редкость хоть сейчас, если скажет правду: какой смерти будут преданы пленники?
Обрадованный турок охотно и красочно расписал, что произойдет в день праздника гяуров - воскресенье. Раньше храбрецам наполовину обреют головы вот так - и в желтых кофтах, с веревкой на шее - вот так - поведут в сад, где уже строится помост. Там его помощники сдернут с них одежду - вот так и он сам тонким ножом - вот так - снимет с них кожу. Потом медленно им будут отрубать руки, ноги - вот так... Утро должно быть солнечным и благоуханным, ибо, во славу аллаха, верховный везир и приглашенные им паши решили полюбоваться мастерством лучшего палача Токата.
Взглянул Саакадзе на помертвевшего Автандила, на потрясенного Элизбара. А вот Папуна даже не изменился в лице, и дорогой Дато думает не о своих муках, а о позоре Моурави... Позора надо избежать! Надо найти спасительный выход!.. Надо!.. Сегодня вторник... Жизни еще четыре дня. Почему медлит разбойник? Значит, чего-то опасается.
- Не знаешь ли, правоверный, почему медлит предатель Хозрев?
Бережно спрятав изумрудную булавку, палач вздохнул: его дело рубить головы, а дело везира платить ему. Но нет истины, кроме истины. Так говорит Хозрев-паша. Почему хан Саакадзе решился на тайный сговор с шахом Аббасом? Один купец-мореходец выдал в Самсуне сипахов, тех, что по приказу гурджи Саакадзе сопровождали лазутчика шаха Аббаса. Разве султан мало возвысил Моурав-пашу? Или янычары не повиновались его слову? Вот и теперь ропот пошел в Токате. Все, кто был с гурджи-Моуравом на войне, требуют его освобождения и открытого суда: 'Пусть Моурав-паша сам скажет правду, иначе трудно верить'.
Тут вовремя верховный везир успокоил орты янычар-сипахов, чьи шатры расположены возле западных и восточных ворот. По улицам и площадям глашатаи читали ферман Хозрев-паши о том, что казненные им паши-беки все до одного примкнули к заговору Саакадзе против султана. И еще Хозрев-паша повелел глашатаям напомнить: 'Большой кусок глотай, а больших слов не бросай!' - и что он, верный везир султана, решил 'огнем погасить огонь'. И еще везир повелел глашатаям кричать о том, что без согласия Мурада IV не будут в Токате судить Моурав-пашу и его 'барсов'.
- Но мне верховный везир и сераскер, - торжественно заключил палач, повелел приготовить к воскресенью острые ножи.
Потом палач с удовольствием рассказал о ночи казни именитых пашей и беков, как изменников султана, и пожалел, что скрылся Келиль-паша:
- Чох якши! Виновный ждет дар, а получает удар.
Понятно стало 'барсам', почему войско анатолийского похода не защитило своего любимого полководца. Гасла последняя надежда, и неоткуда было ждать помощи. Сейчас они вплотную сошлись со своей судьбой. Из глазниц ее веяло странным холодом и рот кривился в беззвучном смехе.
Когда палач ушел, Саакадзе сказал выглянувшему из ниши бледному Бежану, чтобы он всю еду и воду, имеющиеся в запасном тайнике хранилища, ночью перетащил сюда, а главное - не забыл бы прихватить какой-либо кусок железа.
- Э-э, чанчур! Ты что, не грузин, что слезы роняешь? Подлого везира испугался? - подзадоривал Папуна мальчика.
- Нельзя погибнуть так позорно! Лучше размозжим себе головы! - в бешенстве выкрикнул Димитрий.
- Головы? Постой, постой!.. - И Дато погрузился в глубокую думу.
- Видишь, Георгий, напрасно не послушался четочника Халила, яд сейчас нам больше всего нужен.
- Да, Ростом, ты и тут оказался прав. Жаль, не убедил меня вовремя.
- Нет, мой дорогой друг Георгий, я никогда не был прав. А жить без вас всех все равно не смог бы...
- Тогда знай, я хорошо сделай, уничтожив яд, ибо воины-грузины обязаны погибать в битве с врагом.
'Барсы' скупо роняли слова. Медленно подкралась тяжелая ночь. Уже в третий раз вернулся с полной корзиной Бежан. Передав Саакадзе железный брусок, он долго не мог выговорить ни слова. Наконец, задыхаясь, прошептал, что за ним кто-то крался и во мраке горели чьи-то глаза. Может, палач?
- Я одним терзаюсь, - вдруг нарушил безмолвие Элизбар: - на что тебе столько еды?
Но Моурави вновь приказал 'барсам' еще больше есть и пить, как на хорошем привале. Нужно сохранить силу удара.
'Придумал что-то', - с облегчением вздохнул Дато, прислушиваясь к скрежету меди о железо. Он подошел, опустился рядом с Георгием и едва слышно предложил удушить 'барсов', а потом покончить с собой.
Не отвечая, Саакадзе бруском разогнул звено на своей цепи. Звякнув о камень, она плетью повисла на правом браслете.
От радости Дато припал к могучему плечу друга. Приподняв цепь Дато и стиснув зубы, Саакадзе стал бруском разгибать серединное звено.
До полночи скрежетали медь и железо. Георгий торопился под покровом мглы выбраться наверх, в схватке завладеть оружием стражи, по стене спуститься на темную улицу, а там - кони янычар... И только ветер пронесется под копытами... только... О, наконец 'барсы' раскованы! Словно вторую жизнь вдохнул в них Георгий Саакадзе. Лишь Папуна просил не освобождать его:
- Так лучше.
'Первым хочет погибнуть', - решил Саакадзе и тут же разогнул звено на цепи, обвившей руку Папуна.
Сколько человеческой радости принесли ностевцам эти драгоценные секунды освобождения рук. Какой восторг охватил друзей на краю неотвратимой гибели. Они смеялись, кружились подпрыгивали в небывалой воинской пляске. 'Пора! Пора!' - и все одновременно рванулись к нише. Рванулись - и застыли перед наглухо закрытой дверцей.
- Это палач! Палач! Теперь ясно вспомнил серьгу в его грязном ухе! рыдал Бежан.
- Судьба! - Ростом опустился на камень, удивляясь, как раньше он не заметил его причудливое сходство с черепом, посеревшим от сырости.
- Черту на полтора ужина такую судьбу! - взревел Димитрий, наваливаясь на дверь.
Но крепко железо. Бессильны ярость и мольба. Бесполезна сила ударов.
Автандил судорожным движением обнял отца:
- Железо беспощадно преградило нам путь к жизни.
И снова ночь... бесконечная, как черная река подземного мира. Молниеносно возникающие планы, тотчас гаснущие, как падающие звезды... торопливый разговор... обрывки воспоминаний... скорбное молчание...
О чем до рассвета с незатихающей в сердце болью думал Георгий Саакадзе? О чем? О близящейся
