Он даже почувствовал боль - такую нестерпимую, что глаза его полезли из орбит.
- Почему, улан, стонешь? Или я не угодил тебе?
Ибрагим захрипел, но... заставил себя улыбнуться:
- Ага Мамед, я стонал, ибо боюсь, что ты не сдержишь своего слова и изберешь имя более знатного правоверного, а я, эйвах, буду осмеян.
- Клянусь - нет, ибо жена прочла первую молитву за сына, а вторую за тебя. Ты помог ей, и мы будем всегда, называя сына, вспоминать тебя. Без страха открой свое имя.
- Зовут меня Хозрев.
- Во имя аллаха! Это имя верховного везира, мужа сестры султана, сияния небес.
- Вознеси лишнюю молитву. Тебе вдвойне повезло - половина Стамбула позавидует мне, что помог верховному везиру носить его почетное имя, а тебе станет завидовать целый Токат. Даже можешь не упоминать меня. Пусть считают, что сам ты получил в награду за твои дела позволение пророка так назвать сына.
- О улан Хозрев, не проси невозможного, и я помогу тебе.
- Во имя пророка, судьба гурджи-'барсов' уже предрешена?!
- Клянусь, да.
Ибрагим вздрогнул, словно от удара секиры по плахе, и стал просить то одно, то другое.
Палач то хмурился, то ласково глядел на Ибрагима и отрицательно качал головой. Потом он прислушался, и блаженство отразилось на его грубом лице. Он обещал поразмыслить и просил Ибрагима прийти завтра в полдень.
Словно пьяный, пошатываясь, Ибрагим вышел из дома палача. Он глотал свежий воздух так, будто с шеи его соскользнул шнурок из змеиной кожи и он почувствовал себя вырвавшимся из объятий смерти.
Никогда раньше Ибрагим не предполагал, что холодная темнота осенней ночи в Анатолии может показаться прекраснее теплого света голубой весны на Босфоре. Жилище позора осталось позади. Но его незримые мерзкие нити словно тянулись за потрясенным Ибрагимом и связывались в сеть, которая так жестоко опутывает души и сердца.
Палач презирал нарушителей данного ими слова. Сам он поспешил выполнить то, что в приливе восторга обещал Ибрагиму.
Веселый и возбужденный, вбежал он в сырой подвал, словно сбросил с плеч десяток лет и знал, что все казни, проведенные им за этот срок на помосте, вновь повторятся.
При виде палача никто не шелохнулся. Ностевцы сидели неподвижно, будто не только со скованными руками, но и со скованной душой.
Палач в раздумье почесал бритый, отливавший синевой затылок, кривым пальцем пересчитал пленников и лишь покосился на юного Бежана, прильнувшего к отцу.
- Большой князь, - начал, захлебываясь, палач, остановившись перед Саакадзе, - аллах послал в мой дом богатый дар.
Вслушиваясь в подробный рассказ палача, Папуна дивился причудам жизни, любящей и в капле болотной воды отразить солнце и на диком утесе вырастить юное деревце.
- Святой Осман свидетель, - продолжал палач, - много ценного в награду за легкую руку предложил я Хозреву...
- Постой! Какому Хозреву?!
- Видит аллах, не Хозреву-везиру, а тому, кто принес амулет. Много о вас говорил...
- Хозрев? Так зовут? Не ошибся, дух тьмы?! - вопросительно вскинул на палача глаза Ростом.
- Хозрев... - палач подозрительно косился на пленников. - Я думал, он друг вам, вот халву вам прислал и многое для вас просил... Я обещал...
- Халву?! О, конечно друг! Молодой такой, красивый? Не думали, что здесь он. Жаль, не успели купить у него амулеты, может, судьба проявила б к нам большую благосклонность, - на одном дыхании проговорил Дато.
- Я успел, потому жена сына родила...
- Так что ты обещал нашему другу? - сухо спросил Георгий.
- Обещал передать, - палач понизил голос, - что Келиль-паша отправился в Стамбул за ферманом султана для вас.
- Так вот почему доблестный везир заставляет тебя ждать нас!
- Эйвах, я не тороплюсь. Еще передал мой улан Хозрев, что толстый Ваххаб-паша не был у тебя на пиру, ибо везир повелел до утра не открывать ворота. Узнав, что Келиль-паша покинул Токат, добрый Ваххаб умолял везира не допускать меня с секирой на помост, пока не станет известна воля падишаха, хранителя правосудия Абубекра.
- Улан Хозрев опасался быть с тобой откровенным?
- Видит аллах, нет, ибо я своего сына назвал его именем. Это моя награда ему за целебный амулет. А я думал, он большой друг вам... прислал целую окку халвы...
'Барсы' обменялись выразительными взглядами. Они все поняли.
- Значит, верховный везир еще не решается на подлость?
- Большой князь, как перед аллахом, скажу, решается. Хозрев-везир нарочно медлит, чтобы янычары поверили в его справедливость и не сомневались, что он без фермана султана и на ваш мизинец не покусится. А он и на головы покусится, ибо не позднее чем вчера, еще до рождения моего сына, удостоил меня тайным разговором о... способах, как истязать вас... О шайтан!
Хорошо, он везир, а не палач, а то пришлось бы мне уступить ему секиру, ножи, пилы и шнурок из змеиной кожи. Это тоже велел передать мой улан, палач откинул полу плаща и опустил перед Дато зажаренную баранью ногу. - Не утаю правды, на целого барана дал добрый улан, но сразу нельзя пронести, кругом стража. - Помолчав, палач спросил, что передать улану.
- Передай, благодарим за халву, любим такую, с фисташками. Еще передай: что бы ни случилось, мы не забудем его доброту. - Ростом едва заметно подмигнул Георгию. - И что ему повезло, что такой мастер смерти, как ты, пожелал назвать своего сына Хозревом.
- И еще такое передай, - вдруг заговорил Гиви, звякнув цепью: - не может ли он с тобою прислать нам целебный амулет?
- Полтора часа буду голову ломать, на что тебе амулет? Нас и так хочет вылечить везир-собака!.. - Димитрий вдруг с удивлением взглянул на Гиви. Ты... ты молодец! Хорошо придумал.
- Еще скажи: муллы продолжают кричать о нашей измене?
- Видит Омар, они продолжают. Эйвах, истина под чадрой! У западных ворот шум был. Один чауш тоже голос повысил. 'Если правда, - разрядил он в воздух мушкет, - трехбунчужный паша изменник, почему боитесь допустить к нему янычар? Мы от орт сами хотим с ним говорить, и...' Тут чей-то ятаган оборвал жизнь смельчака. Теперь и у восточных ворот нет шума.
- Амулет целебный принесешь нам? - спросил Матарс, закованной рукой подтягивая цаги.
- Видит небо, нет! Если вы примете яд, спрятанный в амулете, и умрете до истязаний, я ничего не заработаю. Свидетель пророк, это несправедливо.
- А если улан возместит тебе убытки, даже вдвойне?
- О одноглазый! Клянусь Меккой, не могу! Один раз можно быть добрым. Во второй раз, дуракам на радость, лишат меня звания главного палача.
- Ты прав, такое звание не легко заслужить, - не моргнув глазом, проговорил Дато. - Ну, вижу, ты спешишь. Еще бы, в доме у тебя сын! Может, вырастет - муллой станет.
- О эфенди! Это будет очень хорошо: я буду отпускать души, он принимать. Что передать улану?
- Совет: пусть продаст щедрому Ваххаб-паше амулет, и... - Саакадзе, приподняв обе руки, заботливо откинул прядь со лба Автандила, - и повторит наши слова: обещанный нами серебряный кальян не успели преподнести, пусть не сердится... если судьба, золотой купим. Но смотри, это только улану Хозреву передай.
- На голову кладу я ваше желание. И ради сына на базаре шепну кому надо, что вы на своем коране клялись, будто и не помышляли стать изменниками. Жаль, что сейчас не звенят бубенцы, вовремя заглушили бы то сказанное, что и палача превращает в ягненка. - И он любовно погладил секиру, будто успокаивал старого друга.
Когда палач ушел, Ростом забеспокоился: не опасно ли упоминать имя Ваххаб-паши.
