– Кто-о?
– Ну жена же его, жена. Кучер его сейчас прибежал, говорит, в гостинице остановилась, а теперь к нему прибыла и вот распорядилась, послала. Видно, наш атлас не идет от нас!
– Ах боже мой, чт? за несносная женщина! – воскликнула Евгения Петровна и смешалась, потому что на пороге из кабинета показался Розанов.
– Прощайте, – сказал он, протягивая руку Евгении Петровне.
– Куда вы, Дмитрий Петрович?
– Домой! ведь надо же это как-нибудь уладить: податься-то некуда.
– Вы разве слышали?
Розанов качнул утвердительно головою, простился и уехал.
В зале опять настала вызывающая на размышление сумрачная тишина. Няня хотела погулять насчет докторши, но и это не удалось.
– Тую-то мне только жаль – Полину-то Петровну, – завела было старуха; но не дождавшись и на это замечание никакого ответа, зашлепала в свою детскую.
Прошел час, подали свечи; Лиза все по-прежнему сидела, Евгения Петровна ходила и часто вздыхала.
– Зачем ты вздыхаешь, Женни? – произнесла шепотом Лиза.
– Так, мой друг, развздыхалось что-то.
Евгения Петровна села возле Лизы, обняла ее и положила себе на плечо ее головку.
– Какие вы все несчастные! Боже мой, боже мой! как посмотрю я на вас, сердце мое обливается кровью: тому так, другому этак, – каждый из вас не жизнь живет, а муки оттерпливает.
– Так нужно, – отвечала после паузы Лиза.
– Нужно! Отчего же это, зачем так нужно?
– Век жертв очистительных просит.
– Жертв! – произнесла, сложив губки, Евгения Петровна. – Мало ему без вас жертв? Нет, просто вы несчастные люди. Что ты, что Розанов, что Райнер – все вы сбились и не знаете, что делать: совсем несчастные люди.
– А ты счастливая?
– Я, конечно, счастливее вас всех.
– Да чем же, например, несчастлив Райнер? – произнесла, морща лоб и тупясь, Лиза.
– Райнер!
– Да. Он молод, свободен, делает что хочет, слава богу не женат на дуре и никого особенно не любит.
Евгения Петровна остановилась перед Лизою, махнула с упреком головкою и опять продолжала ходить по комнате.
– Так не любят, – прошептала после долгой паузы Лиза, разбиравшая все это время бахрому своей мантильи.
– Нет, скорей вот этак-то не любят, – отвечала Женни, опять остановясь против подруги и показав на нее рукою. Разговор снова прекратился.
В седьмом часу в передней послышался звонок. Женни сама отперла дверь в темной передней и вскрикнула голосом, в котором удивление было заметно не менее радости.
Перед нею стоял ее муж, неожиданно возвратившийся до совершенного окончания возложенного на него поручения для объяснений с своим начальством.
Пошли обычные при подобном случае сцены. Люди ставили самовар, бегали, суетились. Евгения Петровна тоже суетилась и летала из кабинета в девичью и из девичьей в кабинет, где переодевался Николай Степанович, собиравшийся тотчас после чая к своему начальнику.
Чужому человеку нечего делать в такие минуты. Лиза чувствовала это. Она встала, побродила по зале, через которую суетливо перебегала то хозяйка, то слуги, и, наконец, безотчетно присела к фортепиано и одною рукою подбирала музыку к Ярославнину плачу.
Одевшись, Вязмитинов вышел в залу с пачкою полученных в его отсутствие писем, сел у стола с стаканом чаю и начал их перечитывать.
У Лизы совсем отчетливо выходило:
– Ба-ба-ба! – вскричал не совсем спокойно Вязмитинов. – Вот, mesdames, в пустейшем письме из Гродно необыкновеннейший post scriptum.
– Ну, – сказала Женни, проходившая с вынутым из дорожного чемоданчика бельем.
Лиза перестала перебирать клавиши.
«Десять дней тому назад, – начал читать Вязмитинов, – к нам доставили из Пружан молодого предводителя мятежнической банды Станислава Кулю».
У Лизы сердце затрепетало, как голубь, и Евгения Петровна прижала к себе пачку белья, чтобы не уронить его на пол.
«Этот Станислав Куля, – продолжал Вязмитинов, – как оказалось из захваченных нашим отрядом бумаг, есть фигурировавший некогда у нас в Петербурге швейцарец…»
– Райнер! – отчаянно крикнула Евгения Петровна, не смотря вовсе на мертвеющую Лизу.
«Вильгельм Райнер, – спокойно прочитал Вязмитинов и продолжал: – он во всем сознался, но наотрез отказался назвать кого бы то ни было из своих сообщников, и вчера приговорен к расстрелянию. – Приговор будет исполняться ровно через неделю у нас „за городом“.»
Вязмитинов посмотрел на дату и сказал:
– Это значит, как раз послезавтра утром наш Вильгельм Иванович покончит свое земное странствование.
– Как? – переспросила шепотом Лиза.
– По расчету, как здесь написано, выходит, что казнь Райнера должна совершиться утром послезавтра.
– Да… его будут расстреливать? – произнесла Лиза тем же шепотом, водя по комнате блуждающими глазами. – Его будут расстреливать? – спросила она громче, бледно-зеленое лицо ее судорожно искривилось, и она пошатнулась на табурете.
Ее с одной стороны схватила Женни, с другой Вязмитинов. Евгения Петровна плакала.
– Отойдите от меня, – проговорила тихо Лиза, отводя от себя руками.
Она твердо встала, спросила свой капор, надела шубу и стала торопливо прощаться.
Евгения Петровна уцепилась за нее и старалась ее удержать силою.
– Отойдите прочь от меня, Женни, – с гробовым спокойствием прошептала Лиза и, оторвав пальцы Евгении Петровны от своей шубы, вышла за двери.
– Что это такое? – добивался Вязмитинов. – Любила она его, что ли?
Евгения Петровна с полными слез глазами отошла к окну и ничего не отвечала.
Николай Степанович хотел расспросить об этом жену после своего возвращения от начальника, но Евгения Петровна, которая уже была в постели, заслышав в зале его туфли, крепко закуталась в одеяло и на все шутливые попытки мужа развеселить ее и заставить разговориться нервно проронила только:
– Ах, как это, однако, несносно! Не знаю, куда бы иногда от всего этого бросился.
Глава двадцать четвертая
Смерть
В
