После перерыва в полетах вертикальщики восстанавливали технику пилотирования сначала на обычных истребителях наземного базирования — были и такие самолеты в их полку.
Контрольный полет Миловидову дал сам Вязничев.
В первые секунды отхода от земли, в тот момент, когда прямая разбега истребителя как бы переламывается и самолет будто опирается на кончик оранжево бьющего конуса пламени, круто нацеливается в небо, полковник Вязничев услышал удар в правую стойку шасси. Будь это не спрессованные в скорость и мощь секунды взлета, а, скажем, горизонтальный полет, полковник Вязничев и в своей кабине инструктора, конечно бы, уточнил у летчика, что это был за удар. Но сейчас не до уточнений, а взгляд на приборы: техника безотказно работала! Самолет уверенно и броско врывался в голубую высь, и впереди, словно раскатываясь ковром, отдалялась четкая линия горизонта. На этой прекрасной, надежной, проверенной годами работы машине все системы работали всегда безотказно. Но полковник Вязничев уже не мог не думать об этом ударе. Что могло быть: выстреленный из-под переднего колеса дикарь щебенки? скол бетона от плиты? или птицы? Скорее всего, крупная птица из прибрежной фауны…
Но самолет пока шел без отклонений от нормы. И доклад Миловидова прозвучал без тени тревоги, звонко и понятно:
— На первом, убрал, выключил, нейтрально!
Но только минуло две-три секунды, после того как началась уборка шасси, самолет резко стало заваливать в правый крен. В первый момент Вязничев решил, что это Миловидов так отчаянно крутанул машину.
— Ты куда? — перехватил он ручку управления.
— Сама затягивает!
— Отпусти ручку!
И точно теперь Вязничев почувствовал по разом возросшей нагрузке всю силу кренящего момента. С трудом им удалось вернуть машину в прямолинейный полет.
— Докладывай руководителю!
Это первая заповедь в авиации: что ни случается в воздухе, сразу информация на землю. Чтобы не осталось неизвестным непредвиденное развитие кризисной ситуации. А сам Вязничев без раздумий перевел кран шасси на выпуск.
— Самолет кренит вправо!
Этот доклад резанул слух в привычной разноголосице радиообмена. Эфир сразу умолк, как умолкает птичий гомон при близком выстреле.
А на голубом колере высоты еще не успел развеяться пунктир форсажного следа. Теперь вели радиообмен только двое.
— Самолет удается удержать? — Это четкий вопрос майора Глебова. За ним угадывалась решительная команда на покидание самолета.
— Удается! — И будто срезало наполовину неожиданный выброс высокого напряжения.
Больше руководитель полетов ничего уточнять не стал. Там, в кабине истребителя, кроме Миловидова Вязничев. Что надо, он скажет сам.
Его узнали бы и без позывного — по замедленной манере разговора. Как только у Вязничева затруднительное положение, будь то на земле или в воздухе, он начинал тянуть слова.
— Кренение возникло во время уборки шасси…
На первый взгляд специалиста, все просто: левое колесо убралось быстрее правого. Или правое застряло в промежуточном положении. Такое бывает. Но что говорит дальше инструктор:
— В выпущенном положении три зеленых горят, а кренящий момент усилился. Повторные циклы ничего не меняют! — Коротко и ясно так обнажить суть дела мог только он, полковник Вязничев. Вот в чем загвоздка: шасси выпущено, зеленые горят, а самолет кренит вправо. Такого не бывало.
— Больше шасси не убирайте, — совершенно спокойно передал Глебов.
— Не убираю.
— Пройдите над стартом, посмотрим на вас с земли. — И дальше тем, кто стоял в готовности к взлету: — Зарулить на стоянку, выключить двигатели!
Таким образом, полеты пока стопорились.
— Заместителю командира по инженерно-авиационной службе срочно прибыть на КДП! — передал Глебов по громкоговорящей связи при полном молчании всей группы руководства.
Одним небо ниспослано судьбой, чтобы греться под солнцем, другим — чтобы не замечать его, третьим — испытанием на верность.
Они сидели в кабине терпящего бедствие сверхзвукового истребителя не бесстрастными аналитиками. Не до холодных размышлений, когда не знаешь точно, что же случилось.
Десятки глаз следили за тем, как истребитель заходит на полосу. Все как обычно. Никаких кренов, скольжений, изломов. Все та же строгость полета, будто по струне, над осевой линией, все тот же содрогающий по-над сопками грохот — сама мощь боевого оружия. Ярко сверкнул блик на стальном кольце воздухозаборника, и самолет уже вон где — росчерком над горизонтом. Кто бы знал, чего это только стоило!
Неполадки шасси налицо.
— Ноль тридцать пять, правое колесо развернуто поперек!
И сразу все стало ясно. Значит, при взлете при ударе нарушилась кинематика уборки шасси, колесо развернуло лопатой и заклинило против полета. Ни вперед, ни назад никакой силой его не свернешь. Отсюда и дополнительное сопротивление, которое разворачивает и кренит самолет.
Что дальше? Устранить неисправность в воздухе невозможно. Остается…
Неслышно, как из-под земли, появился в экранном вале подполковник Кузьмин, заместитель командира по инженерно-авиационной службе, — среднего роста, худой, сутуловатый, седой как лунь. Поднялся и молча встал рядом с Глебовым.
— Что будем делать, Анатолий Иванович?
И в хорошее время Кузьмин не разговорится, а тут, когда за каждое слово надо ответ держать, трудно было ждать от него быстрых решений. Был бы типовой, описанный в инструкции случай, а то ведь нештатная ситуация. Черт его знает, как оно будет, как поведет себя самолет дальше.
— Колесо встало заслонкой… — начал было объяснять Глебов, но Кузьмин его остановил.
— Да я видел, — сказал устало. И дальше вопреки ожиданию твердо, без тени сомнений: — Катапультироваться!
Решение старшего инженера не произвело, казалось, впечатления только на электронные часы под потолком — как мигал зеленоватый проблеск секунд, так и продолжал мигать.
Да, такая возможность предполагалась, витала в воздухе, но неужели это действительно случится? Неужели ничего больше нельзя предпринять? Неужели нет иного выхода?
Планшетистка, сняв наушники, так и не донесла их до стола, во все глаза смотрела на руководителя полетов: что скажет он? неужели согласится?
Скрипнуло под Глебовым кресло на винтовой опоре. Не сразу, но Глебов сказал:
— Не будем спешить, Анатолий Иванович. Запас топлива на самолете позволяет подумать.
— Думай не думай… Представьте себе трехколесный велосипед, у которого выкручено боковое колесо. — Не настаивал, не убеждал, а вроде как сам с собой рассуждал Анатолий Иванович.
— Они сразу после касания выпустят тормозной парашют! — Не мог Глебов смириться с мыслью взять и так просто потерять машину.
— Вы думаете, парашют спасет? А если самолет волчком закрутится на ВПП? А если кувыркнется через нос вверх колесами? Чем его тогда удержать? А вдруг парашют не выпустится или оборвется? Нет, только катапультироваться! Потеряем машину, но люди спасутся. — С инженерной точки зрения благополучный исход посадки не гарантировался.
Глебов запросил у Миловидова остаток топлива. Тот успокоил:
— Расход в норме!
Значит, время на размышления еще есть.
Зазвонил телефон, дежурный штурман снял трубку, представился и тут же передал ее Глебову, шепнув на ходу: «Командующий!» Быстро же проходит оперативная информация.
