укороченным разбегом.
Никто его ни о чем не спрашивал, да и не мог спрашивать, но все ждали его слова. Да и ситуация сложилась такая, что он не должен был отмалчиваться.
Антоненко сидел рядом с Глебовым — они старые друзья! Высокий, худой, сильно поседевший Антоненко, не вставая со стула, в порядке личного мнения заметил: — Мы писали инструкцию на все случаи жизни. При слабом боковике можно и креном прикрыться. Но на вашем аэродроме с сильными завихрениями ветра лучше не рисковать, а сразу взять упреждение курсом.
В развитии вождения самолетов вертикального взлета последним законодателем был он, Олег Григорьевич Антоненко. Больше верилось, что не подъемные двигатели преодолевали земное притяжение, а он, заслуженный летчик-испытатель, на своих плечах поднимал новую машину в небо. А по виду скромный интеллигент с негромким, без командных интонаций голосом, предельно предупредительный в разговоре.
Последнее слово на предполетных указаниях — за командиром. Вязничев много распространяться не стал:
— Утверждаю указания руководителя!
И точка. С таким не поспоришь: глянет — и растрепа подбирает живот. Не зря кто-то из испытателей не без иронии назвал Вязничева коротко: солдатский штык! Да, не то что Антоненко.
— Вопросы есть? — А острый взгляд на Миловидова.
— Никак нет, — отвалился тот от прозрачной, витринного стекла, стены.
— По самолетам!
Указания закончились, а разговор нет.
— Вадим, послушай меня! — придержал Глебов Миловидова, не забывая о недавних добрых отношениях. — Будешь прикрываться креном — скрутишься в момент, выкинет на лямки.
Да, катапульта срабатывает автоматически. Только начнет валить машину, система фиксаторов пеленает летчика — и… он с парашютом летит в одну сторону, самолет — в другую. Потом уже разбираются на земле. Если по вине летчика — потерю самолета не прощают: слишком дорога техника. Переводят туда, где попроще. Была у летчика судьба счастливой, а теперь уж как получится.
Об этом и предупреждал Глебов.
— Со мною такого не случится! — сказал Миловидов. А в глазах прямой вызов.
Глебов, улыбаясь, не отступил:
— Есть одно спасение при срыве: двигатели на максимум и на второй круг!
— Спасибо! — Миловидов загромыхал каблуками летных ботинок по деревянным ступеням лестницы, как по пустым коробам, вниз.
— Может, вернуть? — осторожно предложил кто-то за спиной Вязничева. — В таком состоянии лучше не идти на полеты. Тем более командиру эскадрильи…
И у Вязничева первый порыв — вернуть, пока не натворил беды.
— Не надо возвращать, командир, — сказал замполит подполковник Рагозин. — Плохая примета. — И, улыбнувшись, по очереди обвел взглядом всех, кто был на КДП. Вроде бы сразу всем улыбнулся.
Рагозин походил на охотника, скрадывающего дичь. Он все знает наперед и очень осторожен. Идет — травинка не шелохнется. Никакой суеты, никаких шараханий в сторону: продуманный маневр, выверенный шаг и в заключение точный выстрел.
Роста он выше среднего, но худоплеч и длинноног. Посмотришь на него, и кажется — все время улыбается: здоровый румянец, веселая синь в глазах, приветливость в лице. Этот, подумаешь, всегда будет за тебя.
— Все проблемы, командир, после полетов!
Вовремя сказал свое слово замполит. Вязничев тоже подумал, что ни к чему сейчас выяснение отношений, тем более при Антоненко.
— Хорошо, пусть летит, — разрешил он.
В конце концов морально-психологическое состояние летчика перед полетом — это по части замполита. Если Рагозин за полет, значит, так тому и быть.
2
Сколько бы ни твердили молодому летчику, что он родной брат Икару, до каких бы небес ни возносили, а наступает день и час, когда надо решать простой вопрос: выпускать его в небо самостоятельно или нет? Сломает самолет — инструктора по шапке, погибнет сам — виновника под суд! Есть в человеке изъян — неминуемо, неотвратимо скажется на полетах.
От КДП к летному полю вела вниз по сопке длиннющая, с пятью переходными площадками, лестница. По сторонам вдоль всей ее длины сверкали серебрянкой трубчатые перила. Внизу, у последней ступеньки, стоял автобус с дверцами нараспах: Миловидов одной ногой стоял уже в автобусе. Вязничев спускался следом.
— Вадим Петрович! Поехали со мной! — крикнул он Миловидову.
Миловидов поглядел через плечо с явным сомнением: приказывает или предлагает?
— Переходи в мою машину! — повторил Вязничев с заметным напряжением в голосе. Значит, не просто командирская любезность.
Едва захлопнулась за Миловидовым брезентово-железная дверца газика, машина сразу взяла разгон. Они выехали на рулежную полосу. Белые пунктиры осевой линии, словно дождевые капли, срывались с верхнего обреза ветрового стекла к нижнему.
— Меня озадачил твой вопрос на предполетных указаниях, — не оборачиваясь, сказал Вязничев.
— Товарищ полковник, — обиделся Миловидов. — Ну что за двусмысленные толкования инструкции! Читай одно, а в голове держи другое. Я за четкость и ясность!
Вся служба у Миловидова шла на волне успеха, никогда и ни в чем ни сучка ни задоринки. С первого захода поступил в академию, закончил ее с отличием и сразу стал комэском. Кто для него Глебов, недавний комэска без академического образования? Доморощенный самоучка, благодушный, и не ему бы стать заместителем командира полка, а Миловидову.
Над людьми, над их отношениями, думал Вязничев, стоит само дело. От этой печки и надо плясать.
— Хоть один самолет в мировой авиации приживался в небе с первого исполнения? — спросил он.
— Не знаю. Сколько самолет летает, столько и ведутся доработки. Естественно, вносятся изменения, поправки в инструкцию. Что здесь неясного?
Впереди показалась групповая стоянка, а на ней, как в парадном строю, — готовые к немедленному вылету самолеты.
По-хорошему сейчас бы прямиком катить к морю, присесть на выброшенный штормом, отполированный, как слоновая кость, кряж и завести под теплым солнышком неторопливый разговор. Почему бы и не посидеть? До вылета еще сорок минут.
— Держи прямо, — сказал Вязничев шоферу. — На залив.
— Командир, я в первом залете… — засобирался на заднем сиденье Миловидов.
— И я в первом, — коротко взглянул на него Вязничев. — Успеем. Перед вылетом полезно дать глазу простор.
Аэродром лежал у моря. Взлетно-посадочная полоса тянулась вдоль горной гряды. Гряда эта, вроде глухой стены замка, внешним полукольцом выпирала в залив, а бетонка пересекала внутренний двор от одного крепостного рва до другого. Взлетали на море и садились с моря, никогда не забывая, что по обеим сторонам полосы возвышаются ярус за ярусом сопки.
Посмотреть на аэродром сверху, так взлетная полоса, как по ученической линейке, отторгала от материка небольшой полуостров, соединяя северный залив с южным. Вот эта выступавшая в море боковина и создавала неожиданные и непредсказуемые помехи полетам, вызванные внезапными изменениями ветра
