— Хорошо, я обговорю с командиром отряда.
Это у него называлось диалектическим подходом — выслушать и другую сторону. Или как там еще? Необходимым условием развития является единство и борьба противоположностей. А по мне — слишком много мы рассуждаем. По своей природе человек начинает шевелиться, когда его поджимает жесткая необходимость. А у нас слишком легкая и свободная жизнь пошла. Меня тоже беспокоит наше будущее. Посмотрите, какая молодежь растет? У самого амбал вымахал, в институт его устроил. И что же, учеба у него на уме? При какой такой учебе ему каждую неделю по тридцатке гони? А я в его годы уже матери помогал. Не только я, а так жило целое мое поколение. Через испытания, лишения, невзгоды. Нас никто не пожалел! Готова ли к испытаниям наша молодая смена? Золотые слова я где-то вычитал: самый верный способ погубить человека — это позволить ему все!
Майор Полынцев
Пришел Юра от Кукушкина и только пыхтит. Ни слова, ни полслова. Руки перед ним на столе сведены в замок и сидит успокаивается.
— Ну что?
— Объяснились.
— Я ждал худшего. Него он раскопал?
— Зачет по метео. Не Атаманов, а Шишкалин.
— О-о-о! Я и не подумал. Это он заловил. Как ты его?
— Сказал, чтобы в своих филях лучше разобрался.
— И все?
— Все.
— Переживем. Но зря ты столько чести ему уделил: до выяснений.
А уже в дверях класса посыльный:
— Майора Полынцева к командиру полка!
Прошло, должно быть, ровно столько, сколько потребовалось Кукушкину ввести в курс дела Ивана Антоновича Глушко.
— Иду!
Жизнь выстраивает судьбы людей по своим законам. Когда-то Иван Антонович Глушко, подполковник, был в моем отряде правым ведомым. Жизнь может тасовать судьбы людей, как игральные карты, но прошлое не забывается, через него не переступишь.
Подполковник Глушко разговаривал с кем-то по телефону: «Понял!», «Так точно!», «Есть!».
Положил трубку, смахнул платком испарину:
— Садись, Борис Андреевич! Задергали! — Глушко командовал полком первый год. Ему еще все ново, в том числе и сознание большой власти. — Уходит старый командир полка, а молодому оставляет три конверта…
Научная организация труда: пару минут разрядки для установления непосредственности с подчиненным.
— Наказывает: станет плохо — вскрывай первый конверт; поработаешь, будет хуже — вскрывай второй. А когда совсем невмоготу и нет сил терпеть — берись за третий. Начал новый командир полка работать. Посыпались на него шишки со всех сторон! Крутился он, вертелся, а начальство на него все давит и давит.
— Ночами ему уже спать не дают.
Открывает он первый конверт, там только одна строчка: «Вали все на меня!»
Смеется Глушко. Парень он хоть куда: и лицом бел, и чубом кудряв, и фигурой статен.
— Работает молодой дальше по этому совету. Вроде легче стало, но не надолго: опять начали его ругать да наказывать. И сам видит, неважные дела в полку. Открывает второй конверт: «Бей себя кулаком в грудь, что порядок будет!» Послушался. Опять полегчало ему, а он знает — обещает. Наобещался до того, что собрались его с командиров снимать. Тут он и схватился за третий конверт. Там тоже много не написано: «Сдай полк и людей не мучь!» Хо-хо-хо…
Расхаживал перед своим столом Глушко, посматривая на меня с улыбкой. Так же с улыбкой он и спросил о Чечевикине:
— Что будем делать с твоим штурманом, Борис Андреевич?
Знал бы Глушко, сколько раз задавали мне этот вопрос.
— Чего с ним делать? Летает человек, пусть летает.
Кто как, а я не испытывал перед Глушко особого страха. Другой от одних только слов «командир полка» приходит в благоговейный трепет, а волю начальника схватывали молодые люди с одного намека. Я так никогда не умел.
— Ясное дело, пусть летает. Но без наказания не обойтись. Правда факта такова: штурман летал, не имея допуска к полетам.
— Чистая ж формальность, Иван Антонович.
И тут, кажется, у нас начался настоящий разговор. Глушко сел за свой стол, принялся крутить в пальцах четырехцветную шариковую ручку.
— Да, Борис Андреевич, действительно формальность. Для нас с тобой, потому что мы видим за фактом Чечевикина. А для тех, кто не знает его? А для того, кто писал наши законы?
— Все правильно, — соглашался я.
— Моя власть, Борис Андреевич, — не свободный произвол: хочу помилую, хочу казню. Принято решение привлечь Чечевикина к партийной ответственности, а дальше видно будет.
Я там, наверное, чуть со стула не свалился.
— Да вы что, Иван Антонович?
Любое строжайшее служебное взыскание для Юры легче ничтожнейшего разбирательства.
— Этого нельзя допустить!
— Понимаю. А ты меня поймешь? Я ратую за принципиальность в оценке малейших нарушений правил безопасности полетов, а сейчас пойду выгораживать Чечевикина? Что мне люди скажут?
Скверно у меня стало на душе, как бывает, когда теряешь что-то невозвратно дорогое. Вот же как иной раз складывается: все видят, что нелепость творится, и вместе с тем поступают, руководствуясь принципом справедливости. И ничего невозможно изменить.
— Если я пройду мимо нарушения, то узаконю его в масштабе полка.
Действительно, командир прав. Прости Чечевикину — и на других тогда управы не найдешь. Не каждый скажет, но каждый подумает, а этим живет душа человека.
— В моих правах диапазон наказаний от выговора до отстранения от летной работы. Я объявлю ему выговор.
— Значит, ничего нельзя изменить! — встал я, прерывая неловкость этого разговора.
— Не в моей компетенции, — встал и Иван Антонович, переходя на официальный тон.
Я шел от Глушко и думал о Кукушкино. Черт бы его побрал, гений же, понимаете — гений! Кто еще ловчее мог расставлять так петли, кто мог еще так повязать всех одним арканом? Ну неужели в жизни не нашлось бы применения его таланту? Ну, пошел бы он, к примеру, в Шерлоки Холмсы или в институт семьи и брака… Все наши внутренние распри, мне кажется, только из-за одного: из-за неумения или невозможности заранее определиться в жизни по призванию…
Чем я мог обрадовать Юру? Нет, не стал я его расстраивать, пока не кончилась предварительная подготовка. Но когда мы шли домой, я не мог держать в неведении своего друга. Казалось, заботы дня остались позади, хотя всегда эти заботы с нами. Солнце уже зашло, но заря еще переливалась желтовато- лимонным шелком. Мы шли рядом.
— В классе тебе не стал говорить, на тебя готовят персональное дело.
Я ожидал, что сейчас Юра опешит, что для него это известие будет громом среди ясного неба, но он ответил спокойно:
