благоухание яичницы с беконом, свежего хлеба и форели. Ничто не приводит медведя в столь буйное беспокойство, как запах яичницы с беконом. И мои медвежата подтвердили это. Они завизжали и заметались по лодке, пуская при этом слюни и грызя борта. Когда мы причалили к главной пристани поселка, там собралось с полдюжины ребятишек. Один беглый взгляд на белого человека и трех медведей — и детишки с криком помчались по домам. Новость распространялась, и от дома к дому понеслись крики, лай и визг, нарушив очарование этого простого поселка. В считанные минуты причал заполнили собаки, толстые индейские женщины в ситцевых и вязаных платьях, мужчины в грубых синих рубашках, джинсах и широкополых шляпах и целая толпа неуклюжих подростков, то хихикающих, то выкрикивающих что-то на диалекте бабин.
Я держал каноэ на расстоянии от причала, чтобы взаимно обезопасить собак и медведей. Иначе началась бы грызня.
— Ред-Ферн в поселке? — вопрос был обращен к любому, кто захочет ответить.
— Нет, — нашелся один доброволец. — Он на юге, размечает лес для Компании.
«На юге» могло означать как десять, так и пятьсот миль отсюда.
— Когда он вернется?
— Трудно сказать. Может, и сегодня.
— А он знает, что его дом уцелел?
— Да, — ответил доброволец, — мы были там, собрали шкуры и мясо. Как это вы не задохнулись?
— Я взял медвежат и переждал на другом берегу озера, пока дождь не погасил пожар.
Он переводил все это для тех, кто был не очень силен в английском. Маленькие круглые мордашки начали выглядывать из-за складок ситцевых и вязаных юбок широкобедрых индианок.
— А что, фактория открыта? — спросил я.
— Сегодня закрыта, воскресенье же. Может, Хэнк Морган откроет лавочку перед началом церковной службы. Он живет за лавкой, в том же доме. Раз в месяц к нам приезжает пастор. Сегодня его ждут. Он показывает кино тем, кто приходит на проповедь. Никому не хочется пропустить кино.
— В какое время служба?
— Как пастор приедет. После дождя дороги очень плохие. Ищи его около полудня. Если он не поспеет до завтра, то объявит завтра воскресеньем.
— Где мне запереть медведей, пока я буду в лавке?
— Да в котле. Мы только так обходимся с медведями.
У меня складывалось впечатление, что так здесь обходятся с белыми людьми, а не с медведями, но почему, тогда я не мог этого понять.
— Далеко отсюда до форта Пенделтон-Бей?
— Миль тридцать пять — сорок. Да никто здесь не тронет твоих медведей.
— Могу я нанять какого-нибудь мальчишку, который побыл бы с ними в каноэ, пока я схожу в лавку за припасами? — спросил я.
— Я посижу за пятьдесят центов, — вызвался кто-то.
— А я за кусок жевательного табака! — крикнул другой.
— Я даром посижу! — закричали сразу несколько, обрадовавшись случаю поплавать на каноэ с тремя живыми медвежатами.
Я выбрал рослого, серьезного мальчика по имени Барни и приказал ему сесть в лодку, как только я подведу ее к причалу. Я хотел, чтобы медвежата немного освоились с ним, прежде чем я уйду в факторию. Барни, немного нервничая, сел на переднее сиденье и погладил медвежат. Те завизжали и вздыбили шерсть, но не кусались.
Я поплыл к середине озера, и толпа на берегу разбрелась, а шумные собаки убежали. Когда мы опять причалили, на пристани никого не было, кроме нескольких стариков.
— Держись в сотне ярдов от берега, Барни. Я постараюсь обернуться побыстрее.
— Проще простого, как у вас в Штатах говорят.
Мальчик оттолкнулся от причала и быстро заработал веслом, пока медвежата не разгадали наш маневр. Однако, поняв мое предательство, они так громко заревели от горя, что на пристань примчались с лаем шесть дворняжек.
Я шлепал по грязной улице, ведущей к фактории, когда в сотне ярдов за моей спиной началось столпотворение. Там, барахтаясь в грязи, смешались в смертельной схватке в один воющий клубок шестеро собак и мои медвежата. Со всех ног бросился я назад, но вокруг схватки уже кольцом собрались индейцы. Они не дадут мне спасти медвежат.
— Дерево! Дерево! Дерево! — заорал я во всю силу своих легких, хлопая в такт каждому слову в ладоши. К счастью, на обочине грязной улицы росла высокая сосна. Три скользких комка грязи прошмыгнули между ног стоящих кружком индейцев, и их не успели остановить. Кого-то сбили с ног, и он упал прямо в лужу, а у другого индейца весь воскресный наряд оказался забрызган грязью. Совершенно неузнаваемые медвежата укрылись в безопасности на первой ветви сосны и сделали вид, что они ни при чем, а внизу бесновались в бессильной злобе грязные собаки. Именно в этой трудной ситуации я впервые обратил внимание на то, что голоса медвежат различаются, хотя и едва заметно. Впоследствии различия в тембре, высоте и звучности помогали мне узнавать каждого из медведей, особенно ночью, по голосу.
Один сердитый юноша-индеец, чья собака недооценила острые когти и зубы медвежат, уже направлялся к сосне с ружьем двадцать второго калибра в руках. Я кинулся к нему и стал вырывать ружье. В это же время на улицу свернул с дороги на Топли грузовик-пикап, и, к моему невероятному везенью, как раз возле нас с него соскочили Клит Мелвил и Ред-Ферн. При виде Мелвила индейцы забрали своих собак, молодой человек, владелец ружья, убежал домой, и вся толпа тут же рассеялась.
— Почему-то я ждал тебя сегодня, — сказал Ред-Ферн, — вот и попросил Клита подбросить меня. А что тут у вас за свара?
Еще тяжело дыша, я объяснил.
— Тебе тут многое не понять, — ответил на это Мелвил, — из всех зверей индейцы более всего почитают медведя. И вовсе не из страха, все дело в древнем народном поверье. Если индеец в силу крайней необходимости вынужден убить медведя, он обязательно приносит жертву, и немалую.
— Да, но сейчас они не очень-то спешили отозвать своих собак, — возразил я, — а этот поганец с ружьем чуть не пристрелил медвежат.
— Это они не со зла, они надеялись освободить души медведей. Просто они считают, что медведь превосходит человека, и им не нравится, что ты осмеливаешься быть с медведями запросто. По индейским представлениям, ты не должен был брать медвежат после смерти их матери. Они думают, что Гитчи Маниту позаботился бы о малышах и нашел им другую мать. С тех пор как Чарли Твейт привез нам это известие, все только об этом и говорят. Я попрошу Моргана открыть для тебя лавку, чтобы ты сделал запасы. Полагаю, тебе лучше как можно скорее уплыть. Эти индейцы могут придумать какую-нибудь хитрость, чтобы убить медвежат. Да еще у нас раздоры из-за всех этих разговоров, будто весь наш озерный край сделают государственным охотничьим заказником. Может быть, даже провинциальным парком.
Клит Мелвил, констебль, был человек средних лет, честный и искренний, гигант, чья физическая сила и гибкий ум внушали уважение и восхищение всем индейцам. Не один «смельчак», любитель покуражиться над слабыми, испробовал на своих скулах тяжесть его кулака, и не один бедолага ощутил поддержку его могучей руки. Его пристальный взгляд и низкий звучный голос, казалось, исходивший из глубокого подвала, врезались в память. Клит был самоучкой и частенько сражался с ветряными мельницами. Одни говорили, что как представитель закона он заслуживает свою дурную славу, другие считали, что он просто обходит нелепые формальности своего дела и утверждает, если нужно, силой закон так, как его понимает. И будь что будет! Он исходит из убеждения, что нормальный человек никогда не будет творить зло.
— Не видывал человека, которому хотел бы подражать, — заявил он, шагая со мной к фактории, — особенно, когда узнал людей как облупленных. — Он снял шляпу с опущенными полями и расчесал пальцами копну буйных каштановых волос.
Ни в чертах лица Мелвила, ни в его движениях не было ничего устрашающего, но мне показалось, что индейцы при его приближении вжимаются в двери хижин и забиваются по углам. При виде его холодных глубоко посаженных голубых глаз я невольно пририсовал у него под подбородком две скрещенные кости. Думаю, что индейцы потому и съеживались, что мысленно рисовали себе такую же картинку. И еще они
