побитое, с подсыхающей кровью лицо.
- Я не убивал твоего отца, - сказал ей Кайнор. - Все было именно так, как я рассказал.
- Я знаю, - улыбнулась она.
И только сейчас Гвоздь заметил, что зрачки у девочки вертикальные, а радужка - золотистого цвета.
* * *
В тот самый момент, когда Иссканр стоял перед Змеиным мостом и решал, как поступить с собственным будущим, в Северном Сна-Тонре, в квартале ступениатов, у рынка Срезанного Кошелька, четверо головорезов сидели в засаде. Они поджидали добычу - не кого-то конкретного, а просто любого припозднившегося путника. Один из них, долговязый, в шляпе с пером ворона, смотрел при этом на лежавший у него на ладони камешек молочного цвета размером с пуговицу. Остальные с надеждой вглядывались в ночь и на языке жестов спорили о достоинствах девиц из заведения Носатой Грикке.
И хотя ни Иссканр, ни четверо бандитов и не подозревали о существовании друг друга, в скором времени их судьбам предстояло пересечься весьма неожиданным образом.
Приняв решение и спрятав мешочек с записками монаха у себя на груди, Иссканр ступил на булыжники Змеиного моста и поспешил к Танайе. Если уж им суждено расстаться, так хотя бы последние дни он проведет в нею - и стоит ли в таком случае терять время? (Четверо головорезов услышали одинокие шаги на углу Колбасной и улицы Последнего Вздоха - и напряглись. Один бросил упреждающий взгляд на владельца шляпы, тот молча показал им пока еще по-прежнему мутно-молочный камешек).
Змеиный мост был назван так не зря: с высоты птичьего полета он напоминал скользящую в траве змею. Впрочем, когда местные зодчие возводили его, то, разумеется, рассчитывали не на птиц (из них благодарные зрители редко получаются - только и знают, что перила да горгулий загаживать!), а на тех, кто стал бы смотреть на реку из башен. Их в Сна-Тонре, кстати, тоже хватало, в одном только дворце градоправителя девять возвели, да и прочие дворянчики не отставали. Модно это было одно время...
Но главными башнями в городе по праву считались три, расположенные в кварталах ступениатов. Их называли Держателями, хотя на первый взгляд - что бы могли удерживать эти тонкие, похожие на иглы, строения? Или их так назвали из-за кистей человеческих рук, изваянных на верхушке каждой башни? Руки были обращены ладонями к небу (на каждой башне - по одной кисти), и их напрягшиеся пальцы действительно словно удерживали небосклон над городом. Но в россказни о падающем небе и каких-то там 'Узлах Сети', которые иногда обрушивались на приграничные зоны Ллаургина Отсеченного и будто бы что-то страшное творили и с пространством, и со временем - во всю эту чушь Иссканр верил еще меньше, чем в скорое исчезновение Сети. А Держатели - мало ли на что они сдались чародеям...
При мысли о чародеях Иссканр скривился, словно раскусил яблоко и обнаружил там половинку червяка. Конечно, в мире есть много неприятных профессий. И искусство бабки-повитухи, и искусство палача, хоть и нужны, а... зависти, в общем, не вызывают. И чародеи от того же таки трупожога, например, по важности особо не отличаются, равно как и их вечные соперники - ученые. (Хотя тут тоже запутаться легко: и ученые иногда магию используют, и чародеи исследованиями занимаются, а не одними только огненными шарами плюются в прохожих). Короче, обычная вроде профессия чародеи. А вспомнишь - неуютно становится. Каждый, конечно, могущество по-своему взращивает: одни талантливы во владении секирой, другие за счет положения в обществе способны горы с места на место двигать. Но никто, никто и никогда, за исключением чародеев, профессионально не связывает свою жизнь с Пеленой (вольноземельцы не в счет, как и те из трюньильцев, кто живет на самом юге). Одно дело, когда тебе приходится жить рядом с местами, где Сеть соприкасается с Ллаургином, другое - нарочно ехать за тридевять земель, чтобы у самой Пелены высиживать положенное время, крутизну собственную проверяя. Нормальные люди так не поступают. И словечки все эти их: 'ступениаты', 'соскользнувший', 'связыватель', - веет от них каким-то потусторонним морозцем.
Иссканр зябко повел плечами, сообразив, что действительно похолодало. Сам себя, дурак, накрутил: то про Сеть думал, то про чародеев - а природа у них, по сути, одна ведь, иначе не тянуло бы ступениатов этих к Пелене.
...Нашел о чем на ночь глядя размышлять!
Хотя, конечно, место и время располагали. Змеиный будто вымер, ни одной живой души, только тусклые пятна фонарей на массивных каменных стеблях светятся через два-три таких же, но темных. Их делают высокими, чтобы всякая шантрапа не могла добраться, фонарщики таскаются по всему Сна-Тонру с этими своими дурацкими лестницами (в последнее время приладились, говорят, на верблюдах ездить и прямо с горбов дотягиваться и тушить-зажигать), - а все равно умельцы находят способ добраться. Наверное, с тех же верблюдов - и плевать им на городскую стражу.
Вдруг ноющее предчувствие опасности усилилось, превратилось едва ли не в уверенность скорой... - смерти? Как будто на грудь легла чья-то невидимая ледяная рука: дальше не ходи, ни шагу!
Это она зря, рука! Больше всего на свете Иссканр не переносил запретов, особенно когда эти запреты касались лично его и высказывались с уверенностью, что он их выполнит. ...Ну, или не высказывались, а проявлялись - неважно!
Руки-ноги на месте, голова на плечах, меч в ножнах. Почему бы не сделать пару лишних шагов по Змеиному? Или из-за какого-то дурацкого предчувствия, самим же собой созданного мыслями о Сети и чародеях, поворачивать с полпути обратно? Да после такого в зеркале или там в луже на свое отражение без отвращения и не посмотришь!
Криво усмехнувшись невидимой руке и ее не менее невидимому обладателю, Иссканр пошел дальше. (В это время головорезы у рынка Срезанного Кошелька приняли окончательное и бесповоротное - для одинокого путника - решение и набросились на проходившего).
С каждым следующим шагом Иссканра вокруг что-то неуловимо менялось. Воздух словно высох и наполнился свинцовой тяжестью, звуки наоборот, разносились звонко, вообще на мосту словно образовалась пустота, гулкая, беременная эхом предсмертных криков и посмертной тишины. Мир стал как нарисованный, и стены домов на Северной Набережной казались плоскими и ненастоящими.
Снизу, из-под моста, неожиданно громко плеснула река. И Змеиный, отзываясь на этот плеск, сдавленно и протяжно зашипел, весь, от края до края... лишь с секундным запозданием Иссканр понял, что шипит не мост, а фонари, горевшие на нем. Шипят и гаснут.
Он побежал - раньше, чем паника проникла в сердце, побежал осознанно, чтобы как раз удрать от страха. Фонари гасли, один за другим, но Набережная была уже близко; он почти не чувствовал ледяной ладони на груди, хотя ладонь эта никуда не пропала - он просто забыл о ней; бежал, размеренно, как бы неторопливо.
(Одинокий путник, направлявшийся к ночной калитке в Неарелмских воротах Сна-Тонра, вздрогнул, пошатнулся. Головорезы, сбитые этим с толку, замешкались на какие-то доли мгновения - и удар одного из них, прыщавого, направленный путнику в затылок, пришелся по плечу. Увесистый мешочек с песком, которым прыщавый собирался уложить жертву, вдруг взорвался - и песчинки брызнули во все стороны осколками стекла. Больно было почти так же, как если бы в глаза сыпанули стеклом - и прыщавый, с воплем извиваясь на мостовой, почему-то вдруг вспомнил какие-то разговоры о том, что стекло и делают из песка.
Остальным досталось не меньше. Того, что с тюленьими усами, путник пнул носком сапога между ног, правой же рукой отмахнулся от нападавшего на него толстяка по кличке Яйцырь - и Яйцырь полетел по воздуху - но недалеко, до ближайших прилавков, где и рухнул выхваченной на берег рыбой, глотая ртом воздух и проклиная Ворона, который, падлюга, говорил, что камешек обязательно покраснеет, если рядом окажется ступениат. Мол, браслеты, которые ступениаты на себе таскают, как-то там воздействуют на такие вот камни-молочники, а чародея и так издалека видно; словом, вонял, зараза, что никакого риска. Сам же предыдущий талисман угробил, который точно засекал всякого чародея или ступениата, и цвет смотреть не нужно, он сам звенел, тихо-тихо, но слышно хорошо было... угробил, а теперь вот и нас, тварь, угробил.
Яйцыря не утешило даже хрипение Ворона, явно предсмертное. Толстяк лежал на прилавке, пузом кверху, и не способен был шевельнуть ни рукой, ни ногой. Не иначе, как чародей применил 'мертвячку', слыхали мы про такое заклятье.
...Но он же не может быть чародеем! Этих всегда по посоху ихнему узнаешь, они без него никуда; только когда ступениатами становятся, оставляют его на время, а вместо посоха браслет свой дурацкий цепляют. Так какого!..
