круга его чтения. 'Пока прочли 'Край Озириса' К. Бальмонта, -- писал он жене в январе 1913 года, -- и 'Кубок метелей' -симфонию А. Белого -- высочайшей музыкальности и глубины -- первую для моего ума и слуха поразительную...'
В переписке Архангельского мелькают и другие выразительные приметы литературной жизни столицы: приглашение на заседание Общества поэтов, упоминание о вечере на квартире В. В. Розанова, о посещении Религиозно-философских собраний. Возможно, отсутствием творческой индивидуальности, суетным стремлением быть 'как все' объясняется резкость отзыва о нем Блока, встретившегося с Архангельским на квартире Е. П. Иванова в 1913 году. После этой встречи Блок записал в дневник: 'Позже пришел г-н Архангельский со своей женой (невенчаны). Характерные южане, плохо говорящие по-русски интеллигенты, парень без денег, но и без власти, без таланта, сидел в тюрьме, в жизни видел много, глаза прямые. Это все -- тот 'миллион', к которому можно выходить лишь в броне, закованным в форму; иначе эти милые люди, 'молодежь' с 'исканиями' -- растащит все твое, все драгоценности разменяет на медные гроши, все растеряет, разиня рот... Сидели до 2-х часов ночи, г-н Архангельский все разевал на меня рот, ди
вовался, что я за человек' Блок распознал в нем человека околосимволистской толпы; его негодование было тем более мучительным, что он чувствовал себя отчасти ответственным за возникновение и размножение этой генерации молодых людей с 'исканиями'. По сообщению Ф. А. Рейзер, второй жены Архангельского, отзыв Блока был ему известен и стал одной из основных причин, по которой он впоследствии бросил писать стихи. Справедливость мнения Блока подтверждается шуточными грамотами, составленными другом Архангельского М. Ф. Андреенко-Нечитайло. В грамоте 'Пагубные стороны души Александра' под пунктом б значится: 'Пристрастие к людям видным, как то: пииты и проч., и к знакомству с оными стремление, после же оного желание расположение сих особ снискать, кое чисто внешне проявляется, как то: называние оных особ по имени толико, без титла, отчества'.
В 1914 году Архангельский с семьей перебирается в Чернигов, но и здесь молодой поэт продолжает жить интересами прежних лет: он собрал вокруг себя кружок из местных литераторов, получивший название 'Камин'. Стилизованные под петербургский модерн собрания с чтением стихов у горящего камина заполняли теперь досуг скромного служащего Оценочно-статистического бюро, каким был Архангельский. В их атмосфере и рождались стихи, составившие первый сборник 'Черные облака' .
В единственной рецензии, подписанной А. Смирновым, были отмечены два главных недостатка стихов: эклектизм и несамостоятельность. Рецензент разложил многие стихотворения по первоисточникам, показав, как мирно соседствует в них влияние А. Ахматовой, А. Блока, Гиппиус с 'воспоминанием о Лермонтове'. Действительно, главная черта поэта -- восприимчивость к чужому слову, и даже излишняя переимчивость для оригинальных стихов оборачивалась утратой индивидуальности. Но в дальнейшем свободное срастание с чужим стилем станет одной из главных причин совершенства его пародий.
В 1919 году Архангельский возвращается в Ейск, где в 1920-- 1921 годах редактирует местную газету 'Известия', являясь не только редактором, но и одним из ее активных сотрудников. Из номера в номер следуют его статьи, заметки и корреспонденции, помещенные как за собственной подписью, так и под псевдонимами. Здесь же были опубликованы его политические фельетоны в стихах-- 'Митинг в Крыму', 'Кого выбирать в Советы?' и др. Наряду с журналистской деятельностью Архангельский продолжает писать лирические стихи, которые вошли в коллективный сборник 'Конь и лани'. Новые стихи уже свободны от всяких связей с символизмом, но теперь в них без труда угадывается подражание Маяковскому. Не успев изжить одно влияние, он подпадает под другое, более современное.
Сборник 'Конь и лани' дает уже серьезные основания считать, что если Архангельский-поэт и обладает талантом, то это талант имитатора и стилизатора. Он не столько пишет свои стихи, сколько переписывает чужие: тень Маяковского угадывается за большинством его произведений того периода:
Когда я умру, дорогие, не плачьте. Не надо надоевшей слезливой чепухи, Но белый флаг над могилой повесьте на мачте, Вместо панихиды пусть прочитают стихи.
Пусть оратор (но кратко!) пришедшим скажет, Что тут похоронен веселый поэт, Случайно захвативший на пляже Вместо книги стихов -- пистолет...
Не ищите в смерти ни слабость, ни силу, В сознании сделано это иль в слепоте. Но пусть весной на мою могилу Приходят влюбленные зачинать детей.
Тон непонятного пророка, деловито отдающего распоряжения по своим похоронам, в сочетании с неожиданной концовкой создает комический эффект. Пытаясь выдать чужие художественные достижения за оригинальное творчество, Архангельский был обречен носить звание эпигона. Не случайно у него часто возникали сомнения в правильности избранного пути:
Устал я скитаться бродягой, Последнее счастье искать, Склонясь по ночам над бумагой, Ненужным стихом истекать.
Эти сомнения, видимо, и объясняют новый поворот жизненного пути. В январе 1922 года Архангельский едет в Москву делегатом на Всероссийский съезд РОСТа. В Ейск он уже не возвращается, а поступает работать после съезда в только что основанную московскую 'Рабочую газету'. Журналистская деятельность увлекает его. 'Очень много приходится работать,-- пишет он жене,-- весь день в разъездах и ходьбе. Устаю физически, но душевно бодр. Передо мной проходит масса людей, фабрики, заводы. Завел много знакомств с рабочими. Это интересно'.
Параллельно с репортерской деятельностью Архангельский активно сотрудничает в сатирических изданиях. Его псевдоним Архип сразу стал популярным у читателей 'Крокодила', постоянным сотрудником которого он был десять лет (1922-- 1932), и 'Лаптя', где также работал достаточно долго (1925-- 1932). Публиковался он и в журналах 'Бегемот', 'Красный перец', 'Смехач', 'Огонек', 'Красная нива', в 'Вечерке'. В эти годы Архангельский с головой окунается в стихию многописания. Более чем умеренный заработок заставлял браться за самые разнообразные темы. Почти все, что было создано в эти годы, утратило свой интерес для сегодняшнего читателя. Не следует, однако, из этого делать вывод, что Архангельский был плохим сатириком, но сам жанр, требовавший моментального отклика, заставлял спешить, писать на ходу. Поэтому даже те произведения, которые Архангельский включал в отдельные сборники, вряд ли способны вызвать улыбку сегодня. А сборни-ков было выпущено более десяти, тоненьких, небольшого формата, на плохой бумаге. Их содержание красноречиво характеризуют заглавия: 'Бабий комиссар' (1926), 'Коммунистический Пинкертон' (1925, 1926), 'Аэрофил' и другие рассказы' (1926), 'Собачья радость' (1927), 'Слово и дело' (1927), 'Банный лист' (1927), 'Деревенские частушки' (1928), 'Самоновейший оракул, или Веселый отгадчик всего задуманного' (1928), 'Частушки' (1929). Обращает на себя внимание название одного из них -- 'Веселые картинки поповской паутинки' (1931). Если вспомнить, что в Петербурге Архангельский посещал Религиозно-философские собрания, то путь, проделанный им за эти годы, обозначится особенно рельефно. Как выразился бы Блок, перед нами 'теза' и 'антитеза'.
На каком-то этапе сатирическая деятельность принесла Архангельскому даже некоторую известность, но она его не удовлетворяла. В шуточном послании он писал с иронией о себе:
Да, сочинительство ужасно,
Да, рифмоплетство -- это мрак,
Рожать 'младенцев' ежечасно
Способен гений иль дурак.
Недовольство собой, близкое иногда к отчаянию, завершается довольно неожиданно. Среди потока однодневок, которые создавал он на ниве сатиры, он набредает на тот жанр, в котором суждено было наиболее полно раскрыться его дарованию: пародию. Первая пародия была написана им на Маяковского ('Октябрины'), то есть на недавнего кумира. Она была еще на грани подражания, но такого подражания, за которым угадывается способность взирать на чужой стиль трезво, без восторга эпигона. На этом поприще и начинает Архангельский постепенно нащупывать почву под ногами, обретая точку опоры, которая помогла реализовать накопленный опыт.
Авторитет, который сумел заслужить Архангельский у современников, пришел к нему не сразу. Начав писать пародии, он постепенно все больше и больше сатирические жанры, главным из которых был для него стихотворный фельетон, подчинял литературным интересам. В 1926-- 1932 годах эти фельетоны под псевдонимами и без регулярно печатались на страницах раппоз-ского журнала 'На литературном посту', реже публиковались они в других журналах и газетах. Большинство из них так или иначе было связано с острой литературной борьбой тех лет. Но примечательно, что, являясь в фельетонах одним из рыцарей рапповской гвардии, в жанре пародии и эпиграммы Архангельский оказался человеком абсолютно
