тут милиция? - с хмельным напором вмешивается один из мастеровых. - Барышня при чем?.. Энтот хрен моржовый сам виноват. Неча под окном ходить, пялиться...... Ты что тут шляешься, гнида? Кто тебя сюда звал? - наступает он на Бляха, наклоняясь и нащупывая что-то за голенищем сапога...
Ибо по всем законам справедливости Казимир Бляхъ, прозванный даже среди своих Живодером, несмотря на то что счастливо уклонился от горшка, должен непременно погибнуть, хотя бы в знак того, что ни человеческое помилование, ни оплошности неопытного рока ровно ничего не значат перед справедливым приговором, который 'обжалованию не подлежит'... Пропуск выписан и окончательное объяснение должно свершиться в назначенный срок.
Тут важен только способ...
Инфаркт? Испугался, мол, горшка, и... Нет, слишком банально...
Ну, хорошо. А что, если, допустим, этот самый пьяный мастеровой да ощерит сейчас зубы, да вытащит наконец-то из-за голенища остро отточенный сапожный нож, и... Спьяну, мол......
Нет, нет, грубо и примитивно... Тем более, что выбор богат.
Тысячи смертей ежедневно проходят мимо каждого из нас, роятся над нашими головами... Тысячи!
- Надо милицию. Акт, подпись... Дата...
- Ты поговори мне, харя морщинистая! - ругается мастеровой, оставив в покое Бляха и наступая на Степана Терентьевича Рогова.
- А ты тронь, тронь, - отступая, звенящим тенорком угрожает Степан Терентьевич. - В милицию попадешь. Мигом акт составят, кто ты есть таков.
- Прибить бы тебя, гнида! Порубить бы тебя в рульку! - плюется мастеровой, но прячет кулаки под кожаный фартук.
Казимир Бляхъ тихо выскальзывает из собравшейся толпы, объясняться с милицией и подписывать акты он не намерен. Хватит с него актов...
- Э-э, черт меня подери! - ругается он, заметив, что поранил острым осколком мизинец и безымянный палец и из ранки сочится кровь...
Бляхъ вытягивает перед собою руку и беспомощно оглядывается: вид крови пугает его с детства.
- На вот, землицей приложи, - сует ему горсть черной земли невесть откуда взявшийся лысый дедок в распахнутом на груди тулупе. - Наплюнь и приложи, оно быстро затянет...
Казимир Бляхъ морщится, не в силах отвести взгляда от пораненной руки. И тогда лысый дедок в тулупе, поплевав в землю, прикладывает комок грязи к его сочащейся ранке.
- Землица-то наша, древлерусская, - бормочет он. - Сила в ей, врагам погибель. Мать-земля сырая... Быстро затянет...
- Антон! Ты что ж лошадь оставил, горемыка! - дергают участливого старика за локоть. - Ушла без привязи, беги, уж почти у Михаила-Архангела...
- Охти, ёшки мои! - вскидывается лысый дедок, всплескивает ладонями и пропадает.
И ни деда этого лысого, ни рыжей его лошади...
Тонкий ход. Весьма тонкий и коварный. Н-да-с...
Сказано же - тысячи!..
...Ровно через три недели, десятого мая, в пятом часу утра в сыром подвале городской тюрьмы совершилась казнь. В числе других иных прочих расстреляны были и Латыш, и Мельник, и Эсер, и Хохол...
Но тихо и бесшумно совершилась еще одна смертная казнь. Именно десятого мая в пятом же часу утра Казимир Бляхъ, по прозвищу Живодер, приговоренный к смертной казни особым совещанием, но спустя время этим же особым совещанием неожиданно и необъяснимо с точки зрения здравого смысла помилованный и выпущенный на поруки, скончался в Первой градской больнице от обыкновенного заражения крови.
Сжег его антонов огонь.
