собою представляли: вот они праздно нежатся в лучах солнца, слегка развернувшись в его сторону и глядя на него благожелательно и вопросительно, а затем спросила:
— Ричард, хочешь вина? Или пива? Кофе? Или, может, чашку хорошего чаю?
— Если у тебя есть виски, выпью, пожалуй.
— Рядом с тобой, — сказала Молли.
Однако, заявив таким образом, как он явно считал, о своей мужественности, Ричард даже не шелохнулся.
— Я пришел, чтобы поговорить о Томми.
Он взглянул на Анну, которая вылизывала из своей мисочки остатки клубничного десерта.
— Но ты же уже обсуждал все это с Анной, насколько мне известно, так что теперь мы можем обсудить это втроем.
— Так Анна рассказала тебе…
— Нет, — сказала Молли. — Сегодня нам впервые наконец удалось встретиться.
— Так я нарушил ваш первый задушевный тет-а-тет. — Ричард искренне старался, чтобы это прозвучало добродушно и смиренно.
Однако это вышло у него неестественно и напыщенно, и обе женщины смутились.
Ричард резко встал.
— Уже уходишь? — осведомилась Молли.
— Я хочу позвать сюда Томми.
Он уже набрал полные легкие воздуха, готовясь испустить, как они знали, командный клич, когда Молли остановила бывшего мужа, сказав:
— Ричард, не кричи на него. Томми уже не ребенок. К тому же я не думаю, что он дома.
— Ясное дело, дома.
— Откуда ты знаешь?
— Он выглядывал из верхнего окна. Ты меня удивляешь: ты даже не знаешь, дома твой сын или нет.
— Ну и что? Я не веду за ним слежку.
— Все это прекрасно, ну и к чему это привело?
Теперь они в упор смотрели друг на друга, посерьезнев от неприкрытой взаимной враждебности. В ответ на его «Ну и к чему это привело?» Молли сказала:
— Я сейчас не стану дискутировать на тему, как следовало воспитывать Томми. Давай, прежде чем мы станем подсчитывать очки, дождемся, пока твои трое подрастут.
— Я пришел сюда не для того, чтобы обсуждать моих сыновей.
— А почему бы и нет? Мы обсуждали их сотни раз. А теперь, я думаю, ты и с Анной успел их обсудить.
Наступила пауза, во время которой каждый из них пытался совладать с гневом. Подруги были удивлены и встревожены тем, что он вспыхнул так быстро и с такой силой. История отношений Молли с Ричардом была такова. Они повстречались в 1935 году. Молли была глубоко вовлечена в дело поддержки республиканской Испании. Ричард тоже. (Но, как говорила Молли, когда Ричард вспоминал то время и трактовал его применительно к себе как досадную оплошность впадения в политическую экзотичность: «А кто же этим не увлекался в те дни?») Портманы, люди богатые, тут же решили, что это свидетельствует о незыблемости его коммунистических умонастроений, и лишили сына содержания. (Молли это описывала так: «Боже мой, оставили его без единого гроша!» Естественно, сам Ричард был в восторге. До этого родители никогда не воспринимали его всерьез. Он тут же предъявил им партийный билет.) У Ричарда в жизни был один-единственный талант — делать деньги, но в те дни его талант еще не проявился, и Молли содержала мужа в течение двух лет, пока он готовился стать писателем.
(Молли, но, конечно, позже, годы спустя: «Вы можете себе представить что-нибудь более банальное? Однако Ричард, разумеется, во всем и всегда должен быть как все. Все собирались стать великими писателями, буквально все! А вы знаете, какой по-настоящему ужасающий скелет хранится в коммунистическом шкафу, — в чем заключается страшная правда? А в том, что у каждого старого боевого партийного коня, — знаете, это такие люди, которые, как вам кажется, годами не думали ни о чем, кроме партии и ее интересов, — так вот, буквально у каждого из них где-нибудь припрятана старая рукопись или стопочка листков со стихами. Каждый собирался стать Горьким или Маяковским наших дней. Разве это не ужасно? Разве это не разрывает душу? Все они, все — неудавшиеся творцы. Я уверена, что за этим что-то стоит, если бы я только знала
Тем временем Молли, одаренная в столь многих областях, сначала занялась классическим танцем, но для балерины у нее было неподходящее телосложение; потом она пела и танцевала в каком-то ревю, но сочла, что это слишком фривольно; брала уроки рисования, но забросила их, когда началась война и она занялась журналистикой; оставила журналистику, чтобы участвовать в каких-то культурных мероприятиях, проводимых коммунистической партией; бросила и это занятие по той же причине, что и большинство людей ее типа, — это было невыносимо скучно; стала малоизвестной актрисой и, после многих метаний и страданий, смирилась с тем фактом, что она по своей природе — дилетантка. Источником, питавшим самоуважение Молли, было то, как она сама это определяла, что она не сдалась и не заползла в безопасную теплую норку. В безопасный брак.
А источником, питавшим ее тайное беспокойство, был Томми, из-за которого она вела с Ричардом многолетнюю битву. Ричард особенно осуждал бывшую жену за то, что она уехала на целый год, оставив Томми одного и предоставив его самому себе.
Он сказал, с горечью:
— За этот год, когда ты оставила Томми одного, я много раз с ним виделся и общался…
Она перебила его:
— Я ведь не раз уже объясняла, или пыталась объяснить, — я все продумала и решила, что Томми полезно пожить одному. Почему ты всегда говоришь о нем так, словно он маленький ребенок? Ему уже было девятнадцать с лишним лет, я оставила его в прекрасном доме, при деньгах, все было хорошо продумано и организовано.
— А почему бы тебе не признаться, что у тебя был вагон свободного времени, которое ты прекрасно провела, болтаясь по всей Европе, свободная от забот о Томми?
— Конечно, я прекрасно провела время, а почему бы и нет?
Ричард рассмеялся, громко и неприятно, а Молли сказала, нетерпеливо:
— Боже мой, конечно же, я была рада отдохнуть от сына, впервые с того дня, как я его родила. А почему бы и нет? А как насчет вас, — у тебя есть маленькая прекрасная Марион, по рукам и ногам связанная и привязанная к мальчикам, пока ты делаешь все, что хочешь, — и для тебя совсем другие правила. Я все пытаюсь тебе это объяснить, а ты все не слушаешь. Я не хочу, чтобы Томми превратился в одного из этих чертовых англичан, вечно живущих под гнетом матери. Я хотела, чтобы он от меня освободился. Да-да, не смейся, но это было неправильно, то, что он и я всегда вместе жили в этом доме, всегда в таком тесном общении, когда буквально каждый шаг одного из нас — на виду у другого.
Ричард раздраженно скривился:
— О да, знаю я эти твои убогие теории по этому вопросу.
Тут вмешалась Анна:
— Не только Молли, а и все женщины, которых я знаю, — я имею в виду — настоящие женщины, —
