детей? Признали бы они друг друга? Маара попыталась вспомнить лица отца и матери, но не сумела. Голоса — да. Смех. Запах. От отца пахло чем-то теплым, добротой, а от матери исходил терпкий дразнящий аромат. Здесь, в лодке, воняло подмышками и грязными ногами. Лодка едва продвигалась по грязной воде. Лодочники крикнули Данну, чтобы он использовал свою палку как шест. Мааре передали весло — приняли ее за парня. Плоская, тощая, с обстриженной наголо головой, она действительно смахивала на пацана. Женщинам весел не давали. Полуденное солнце пекло немилосердно, берега дрожали в дымке. Весла и шесты вздымали муть, поднимали с близкого дна кости, а что самое гадкое — трупы. Гниющие останки всплывали, испуская пузыри вонючего газа, удушая зловонием, и медленно опускались обратно. Но лодка продвигалась. Скоро она вышла из озера и двинулась вверх по питающему его потоку, узкому и мелкому, бывшему когда-то рекой. Здесь лодка продвигалась только при помощи шестов. Горы оказались дальше, чем это выглядело с причала, и прибыли они к шаткой деревянной пристани уже ближе к вечеру. Народ повалил на берег, лодочники при выходе собирали плату за доставку: лепешка, плод, мешочек муки… Маара и Данн предложили по желтому корню. Лодочник удивился, принялся вертеть корнеплоды в руках, очевидно увидев их впервые в жизни. Чтобы не тратить времени на объяснения, они спрыгнули на причал. Маара оказалась рядом с ограбленной ими женщиной. Та едва держалась на ногах. Маара вытащила еще один желтый корень и протянула ей. Она подумала, что понадобится нож, и в этот момент рядом оказался Данн, молниеносным движением разделивший корень пополам. Маара заметила, что глаза людей шарили по их мешкам, по ним, не оставили незамеченными и нож Данна, и ловкость, с которой он владел этим оружием. Он этой ловкости не стеснялся, наоборот, хотел, чтобы все ее заметили. Женщина тут же засунула в рот свою половинку, принялась сосать, обливаясь слезами. Ее попутчик вгрызся зубами в свою долю. Данн потянул Маару за собой, и они понеслись в горы, отрываясь подальше от толпы. Остановились они уже в скалах. Маара подумала, что Данн боялся погони, опасался за поклажу и за жизнь. Их могли и убить за мешки и за бидоны с водой. Она ожидала, что Данн отругает ее, но он даже ничего не сказал. А Маара задумалась. Эти двое обворованных… убил бы их Данн, если бы они проснулись тогда? За кусок хлеба и несколько плодов?
— Тебе тоже нужен нож. И чтобы все видели, что он у тебя есть, — прервал Данн ход ее мыслей.
Они вскарабкались выше, туда, откуда видны были озеро, река и котловина. Горы, которые они пересекли вчера, казались издали свежими и высокими.
— Выходит, ливни пролились где-то в этих горах, — сказала Маара. — Главный поток ушел куда-то в сторону. Иначе озеро было бы больше. И не протухло бы.
— Здесь давно дождя не было, — мрачно ответил Данн. Маара снова задумалась. От того, где пролился дождь и куда пошел поток, зависело, жить ей или умереть. Как будто услышав мысли сестры, Данн продолжил: — Все от случая зависит. Повезет — жив, не повезет — покойник. Тебе нож нужен! — напомнил он.
Они разыскали местечко с хорошим обзором и залегли там. Несколько раз слышали голоса и шаги проходивших мимо людей с лодки.
— Они думают, что могут двинуться по реке дальше.
— А что, не могут?
— Нет.
Она хотела спросить, что станется с этими людьми. И что ждет их самих. Но Данн уже заснул. Маара дождалась, пока он проснется, и улеглась спать. С рассветом они позавтракали ворованным хлебом с водой и съели по одному желтому корню. Провизии почти не осталось. Сухие листья оказались настолько горькими, что Маара не смогла их в рот взять. Данн сказал, что их нужно сварить, но не было спичек.
— Ничего, завтра едой разживемся, — пообещал он и улыбнулся, похлопав сестру по плечу. Тут же отдернул руку: из-за валунов послышались голоса, и снова на лицо его вернулось настороженное выражение, а в руке сверкнул нож.
Но все стихло, и Данн вернул нож в специальный узкий карман за пазухой. Он присел возле мешков, вытащил сверток коричневых рубах и две расстелил на камнях. Одну из них лишь вчера сняла с себя Маара. Оба воззрились на эту рубаху с немалым удивлением. Она сверкала как новенькая, разгладилась, лишилась всяких пятен, морщин и потертостей, которыми изобиловала, будучи натянутой на отощавшее тело Маары, таскавшей ее каждый день, почти не снимая, на протяжении многих месяцев. Они смотрели на сияющую рубаху почти с ужасом, оба грязные, пропотевшие, запыленные.
— Как они это делали? — пробормотал Данн. — Эти рубахи, ведра — вещи, не мнущиеся и не бьющиеся… Как?
Он принялся вертеть рубаху, мять ее, тянуть, рвать — бесполезно, ткань не поддавалась. Данн вздохнул, и Маара поняла его ощущения, ибо чувствовала то же самое.
Затем он вытащил из мешка полоску ткани с монетами; все время оглядываясь по сторонам, отделил одну, остальные спрятал. Блестящий тонкий диск остался на сером камне. Оба одновременно вздохнули. Когда сделана эта монета? Тоже ведь очень давно. И сейчас лежит на старом валуне, самая примечательная и привлекательная вещь на много миль в округе.
— Если разменять хоть эту одну монету… — Данн засунул ее туда, где держал нож. — Скажем, что ты мой брат.
— Ага… И как меня зовут? — Вот снова возникший в памяти владетельный Горда велит ей забыть прежнее имя. И она забыла! Она больше не помнила, как ее звали в раннем детстве. И решительно шагнула еще дальше от своего старого имени. — Пусть будет Маро. Данн и Маро.
Они начали спуск, объединенные палкой с бидонами. Среди мертвых деревьев здесь попадались полумертвые и даже полуживые. Возможно, корни их уходили очень глубоко, доставали воду из глубин немыслимых. Сладковатый тошнотворный запах, усилившийся, когда они вышли на равнину. Очень сильный.
— Кладбище, — поморщился Данн. — Очень много народу зарыто.
— Умерли от засухи?
— Война.
— Из-за чего?
— Из-за воды, конечно. Кому владеть истоками реки, которая течет в котловину, в то озеро…
— Кто победил?
— Ха! Какая разница… Все проиграли. И все равно все сохнет.
Запах постепенно ослаб, затем они и вовсе вышли из сферы его действия.
Данн шагал легко и свободно, однако очень осторожно, то и дело вертел головой, поворачивался на любой подозрительный шум, причем иной раз так резко, что Маара дивилась, как его шея выдерживает. Ступни Данна, казалось, сами видели, где пыль, где камень, уверенно и бесшумно перемещали тело хозяина по бездорожью. Маара попыталась приспособиться к его манере ходьбы, перенять ее. Она знала, что впереди люди, а, когда улавливала взгляд Данна, жесткое и холодное выражение его глаз пугало ее. Они подошли к городу, дома которого размерами превосходили все виденные ею ранее, хотя, насколько Маара помнила, дом ее родителей тоже был велик и просторен: окна внизу, окна над ними… Они шагали по улице между безобразными кирпичными строениями, возле которых цвели когда-то сады. Но от растительности остались лишь голые высохшие палки да прутья, окутанные паутиной; в садах хозяйничали скорпионы и пауки. Иные пауки достигали размеров младенца — такой величины был Данн, когда его впервые доверили заботам сестры. Блестящие многоглазия пауков провожали идущих. И ни одной пары глаз людских!
— Люди все погибли на войне? — Маара спросила шепотом, чтобы не обеспокоить пауков, но паутина ближайшего завибрировала, и хозяин ее вылез и вылупил на них все свои восемь глаз.
Данн утвердительно кивнул, казалось, пауку. Никого в городе. Тут она увидела сидящую на пороге дома старуху — кожа, кости да глаза, глядящие на них, а между нею и ними толпы скорпионов. Старуха отбивается от напирающих скорпионов палкой, но ядовитые твари снова и снова бросаются в атаку. Надолго ли еще хватит у нее сил сдерживать натиск нападающих? Скоро рука ее уронит палку и она сдастся беспощадному врагу.
— Пойдем скорей отсюда, — просит Маара. — Не нравится мне здесь.
— Погоди. Тут у них рынок. Был, во всяком случае.
Они вышли на пыльную площадь, в центре которой сохранились покосившиеся прилавки, возле
