— Здесь десять. Хватит тратить твои. Вдруг опять разбредемся.
Он стащил рубаху, остался лишь в узкой набедренной повязке, стройный, элегантный, забывший свои генеральские замашки. Но взгляд Маары привлекало не его прекрасное тело, она страдальчески сощурилась на шрамы, опоясывающие брата.
Данн вооружился ножом, стиснул зубы и взрезал кожу. На лбу его выступил пот. Монета упала на землю, сияющая, как новенькая, лишь слегка запачканная кровью… Еще одна… Затем та же процедура повторилась с другой стороны тела.
— Две потратил. На подарки для Кайры. Так что уже туда лазил. Можно сказать, привык. Не слишком страшно. — Вид его, однако, опровергал сказанное.
— Хватит, Данн.
— Нет.
Он остановился на шести.
— Шесть вынул, шесть осталось. — Он улыбался, но кровь не останавливалась.
Данн смочил тряпку в воде, прижал к ране. Тряпка быстро пропиталась кровью.
— Орфну бы сюда, — сказала Маара, озабоченно глядя на кровь. — Она бы быстро траву нашла.
— Или Кайру. Она у Орфны нахваталась. Здесь, правда, вся трава другая.
— Может быть, не вся. — Маара пригнулась, исследуя заросли на берегу ручья.
Она выдергивала растения, обнюхивала их, разминая пальцами; нашла какое-то с остроконечными листьями, протянула его Данну. Данн тоже понюхал, разжевал траву, приложил к ранам. Кровь и вправду остановилась. Рана, однако, выглядела пугающе.
— Зато денег теперь больше. У тебя тринадцать, у меня десять.
Маара вернула пояс под платье, обвязав его вокруг себя под грудью, думая о том, сколько еще ей жить таким образом, постоянно дрожа, что кто-то увидит, что ветер задерет платье, постоянно опасаться чего-то…
Данн улегся на берегу, закрыл глаза. Поют птицы, журчит вода… Покой… Маара легла рядом. Проснулись они далеко за полдень. Рана по-прежнему беспокоила Данна. Маара высказала опасение относительно чистоты ножа.
— Конечно грязный, — засмеялся Данн. — При нашей-то жизни. Нож — мой лучший грязный друг.
Они вышли из лесу, миновали лачуги бедняков, прошли поближе к центру города и выбрали гостиницу на оживленной площади, где легче затеряться в пестрой толпе. А люди вокруг действительно отличались друг от друга, и чаще всего не только одеждой. Брат с сестрой увидели совершенно новых для себя людей с бело-розовой кожей, зелеными и голубыми глазами. Наевшись тушеных овощей с жареным мясом и фруктами, они сняли комнату на третьем этаже. В обличье здешнего хозяина ничего шпионского. Сонный, равнодушный, он лишь лениво осведомился, откуда они, и, услышав, что с юга, проронил, что там, на юге, как говорят, неспокойно.
Комната оказалась большой, удобной, с двумя кроватями и большим засовом на двери. Впервые за долгое время они заснули спокойно, укрывшись толстыми одеялами.
Ночью Маара проснулась от стонов брата, а утром они осмотрели шрамы и поняли, что нужна медицинская помощь. Не хотелось, однако, показывать кому-то спрятанные под кожей монеты. Маара спустилась вниз, где увидела хозяина, который, казалось, и с места не сдвигался. Он все так же стоял в своем углу, сонным взглядом наблюдая за суетливыми постояльцами и посетителями таверны. Народ здесь, казалось, не знал, что такое угроза, что такое опасности. Она спросила у хозяина адрес ближайшего лекаря, и с того сразу слетела сонливость. Он испугался угрозы заразы. Маара успокоила его, сказав, что речь идет о ране, и никакой болезни нет.
Следуя указаниям хозяина, Маара направилась искать лекаря, внимательно разглядывая прохожих, вслушиваясь в их речь. Повсюду говорили на чарад, но часто раздавалась речь и на доброй дюжине иных языков, в том числе и на махонди.
В доме врача она застала скрюченную и скособоченную полуслепую старуху, к тому же и тугоухую. Бабка выслушала Маару и, не глядя, сняла с полки кувшинчик. Маара вытащила из мешка монеты Хан, положила на стойку, за которую держалась престарелая лекарша. Последовали удивленные ахи и охи старухи.
— Ох ты…Что-то я такого никогда не видала.
— Деньги как деньги.
— Нет, нет, милая, погоди. — И она крикнула что-то на чарад, с трудом повернувшись всем телом к задней двери.
Оттуда моментально появился молодой мужчина, которого Маара невзлюбила с первого взгляда. Молодой человек вытер ладонью рот. Он, очевидно, оторвался от трапезы, а поглощал нечто пряное и ароматное. Отвращение Мааре внушал весь его облик, выражение лица, движения.
— Ты врач? — спросила Маара.
Он не ответил. Пригнувшись к монетам, пошевелил их пальцами.
— Не часто такие здесь попадаются. — Он отобрал несколько монет, отодвинул остальные в сторону Маары. — Для кого лекарство?
— Для брата.
— Что, плох?
— Не очень, но…
— Если завтра лучше не станет, приходи снова. — Но лекарь не отвернулся, а Маара не уходила.
— Я хочу разменять деньги, — сказала она, тут же обругав себя мысленно. Как будто он вытянул из нее эти слова взглядом холодных глаз.
— Какие деньги?
Маара положила на прилавок золотую монету, и мужчина осмотрел и ощупал ее.
— Тоже давно не видел. Откуда ты пришла?
— Издалека.
— Понимаю. — Он оттолкнул монету. — По вечерам в таверне «Приют путешественников» можно разменять все что угодно. И это разменяют.
Он проводил взглядом спешно удирающую Маару, терзающуюся раскаянием, что вообще зашла к этому доктору.
Вернувшись, Маара промыла рану принесенным раствором и спустилась к хозяину поговорить об оплате. Тот согласился принять монеты, но она поняла, что переплатила вдвое. Снова поднялась к Данну. Тот пил, но от еды отказывался, засыпал и просыпался. Рана воспалилась, лоб горел.
На следующий день Маара снова направилась к лекарю. Увидев ее, старуха сразу вызвала молодого человека. Маара попросила у него лекарство от жара.
— Пусть отец мой осмотрит твоего брата.
— Нет-нет, не надо. — Маара сразу поняла, что тон ее выдает, заставляет подозревать что-то недоброе. Удивительно, но в присутствии этого человека она не могла подавить в себе чувство вины и приниженности.
— Так будет лучше, — сказал юноша.
Маара вернулась в гостиницу в сопровождении пожилого врача, который ей тоже не понравился, но такого отвращения, как молодой, все же не внушал. Данн горел, рана нагноилась. К облегчению Маары, лекарь не стал ковыряться в ране, лишь осмотрел ее, затем заставил больного открыть рот, высунуть язык, вывернул веки, прослушал грудную клетку и, к большому неудовольствию Маары, ощупал половые органы Данна. Она едва сдержала руку, чтобы не оттолкнуть старика. Возможно, врачу и положено было так делать, но она знала, что это жест работорговцев. Потом лекарь заставил Данна перевернуться и прижал ухо к спине его слева и справа.
— Рана старая, — изрек он наконец. — Рабская цепь, полагаю. Зачем расковырял? Пытался срезать следы, что ли?
Маара не смогла толком ответить на этот вопрос.
— Таинственность какая-то, — проворчал врач.
Он оставил три лекарства, в том числе одну мазь. Плату странными монетами принял без спора. Тоже вспомнил про таверну «Приют путешественников», посоветовав сходить туда, когда Данн выздоровеет.
