— Матери у них нет, но дедуля возмещает все с лихвой.
В один из этих дней, полных открытий, в мой дом доставили кучу документов по истории племени Расщелины и монстров, свидетельства о рождении первого мужчины. Материал отправил мне ученый, прежде курировавший меня, предлагавший ту или иную тему, представляющую интерес. Я уже распространил несколько работ, на которые обратили внимание — хотя ни одной под собственным именем. Данное предприятие меня просто-напросто испугало. Прежде всего, сам материал. Древние свитки, обрывки свитков… старинный шрифт, чужие языки… Определенная систематизация налицо, но я бы расположил материал совершенно иначе. Всякий раз, когда я пытался определить свою позицию и подход к решению данной задачи, меня встречали непреодолимые трудности. Отпугивал не только масштаб задачи, мне казалось, что я не подходил для подобного исследования.
Но однажды в детской я стал свидетелем небольшой интермедии. Дочке, Лидии, было тогда около четырех, сыну приблизительно года два с половиной. Голого Тита Лидия видела сотни раз, но в этот день обратила на него особое внимание.
— А что это у тебя?
Ее лицо! Испуг, любопытство, зависть, брезгливость… Целый букет противоречивых чувств. Я следил, затаив дыхание. Так же замерли и рабыни. Момент открытия.
Тит выпятил свое хозяйство вперед, принялся дергать бедрами, болтая писькой.
— Мое, мое! — гордо закричал он. — А у тебя — ничего! — презрительно добавил мальчик.
Лидия опустила голову и глянула на свой животик и ниже, где розовела аккуратная щелочка.
— Почему? — спросила она, обращаясь ко всем: ко мне, к нянькам, к Титусу. — Почему у него есть, а у меня нету?
— Потому что ты девочка, — снисходительно объяснил ей молодой господин и повелитель. — Я мальчик, а ты девочка.
— Фу, какая противная штука, — буркнула она, подходя ближе. — Дай!
— А вот и не дам, а вот и не дам! — Он увернулся и отскочил в сторону.
— Дай потрогать!
На этот раз он подпускает ее руку близко, но снова отскакивает, когда палец сестренки уже почти коснулся этой интригующей трубочки.
— Тогда я тебе не дам посмотреть на свою. — И надутая Лидия отворачивается.
— И не надо, подумаешь! Не на что у тебя там смотреть, ничего нету! Мне не интересно. А ты балда!
— Я не балда! — чуть не плачет Лидия и спасается в объятиях няньки. — Почему, почему?
— Не плачь, — утешает ее нянька. — Он только обрадуется, если ты заплачешь.
— Ну почему, почему? — всхлипывает малышка.
— Не огорчайся. Имейся у тебя такая штучка, она бы тебе только мешала. — И с этими словами нянька подмигнула мне и рассмеялась. Я, однако, никогда не был хозяином такого сорта. Возможно, к ее большому сожалению.
В этот момент я решил, что хотя бы попытаюсь разобраться со свалившейся на меня задачей из истории древних времен. Богатое требуется воображение, чтобы представить, что ощущали мужчины и женщины в той древней долине, с наблюдающими сверху орлами. Они не имели представления, почему мальчики сложены так, а девочки иначе. Особенно в сравнении с нами, всезнающими римлянами, весьма основательно подкованными в вопросах пола и секса.
Их подгоняли могучие инстинкты, не изменившиеся за многие века истории. Мужчины неосознанно стремились к чему-то, чего желали их возбужденные трубки, заражая и увлекая своим вожделением весь организм. И женщины от них не отставали: органы, о существовании которых они и не подозревали, гнали их через горы в долину. И даже когда они узнали, что совокупление означает рождение ребенка, они еще не знали почему. Очень долгое время не знали.
Именно наблюдения в детской подтолкнули меня к изучению древних манускриптов, заставили пренебречь трудностями. Конечно же, определенные отношения между мужчинами и женщинами прошли через многие века, почти не изменившись. Примером тому — сцена в детской.
Помню, однажды я наблюдал, как Тит, проснувшись утром с эрекцией, медленно встал, схватился за бортики своей кроватки и закричал:
— Мое, мое, мое, мое!..
Это осталось прежним. Но если бы те древние люди вдруг оказались в современном Риме, они, хотя многое и осталось неизменным, кое-чего бы не поняли.
Они не поняли бы моего брака с Юлией, моей первой и второй женитьбы. Старый сенатор и его молодая жена? Нет-нет. А почему бы древние люди этого не поняли? Да потому, что сами они никогда не жили долго. Трудное, полное опасностей существование — уж какие там долгожители. Даже «старухи» умирали относительно молодыми. Старуха… Мы представляем, слыша это слово, старую каргу, беззубую, седую, наполовину облысевшую, скрюченную ношей забытых десятков лет. Однако ни в одной из хроник древних времен такие не упоминаются.
Ни один из моих современников, знакомых и незнакомых, не смог бы непонять фразы «старый сенатор и его молодая жена». Улыбка, усмешка, поджатые в осуждении губы, презрительная гримаса… Но любой поймет, что за этим стоит, живо представит себе персонажей… Итак, я взялся за эту задачу, не переставая ежедневно посещать детский флигель, в то время как Юлии чаще всего не было дома.
Жена мне никогда не лгала, разве что по умолчанию. Предполагалось, что у нее есть любовник, она поощряла меня к мыслям в этом направлении. Если бы мне захотелось это точно узнать — к моим услугам секретная служба Римской империи. Юлия вхожа в весьма высокие круги, валяется в грязи оргий с высокопоставленными мерзавцами, дружит с женщинами самой отъявленной репутации. Иные из ее друзей и подруг не пережили смены императоров.
Иной раз, когда жена после очередного «приема» подходила и садилась рядом, как бы ожидая упреков, я спокойно предупреждал ее:
— Смотри, Юлия, не заносись. — Она слушала внимательно, ничего не отвечая. — Чем выше летаешь, тем больнее падать. Будь осторожной.
Она вела себя осторожно, потому и осталась в живых.
А два прелестных ребенка, благословение поздних лет моей жизни?
Лидия теперь сблизилась с матерью. Как ей не восхищаться элегантной матроной, столь прекрасной, внушительной… Лидия выезжает с матерью, уж не знаю, в чем она там участвует… Хвастается, что скоро блестяще выйдет замуж.
Сын полон энергии, храбр, образцовый римский юноша. Разумеется, спит и видит себя в преторианской гвардии. Почему бы и нет?
Может, когда-нибудь обо мне скажут: «Он был истинным римлянином, все трое его сыновей пали за Империю». И вряд ли кто-нибудь вспомнит о том, что я серьезно занимался историей.
Все остальные стояли вокруг, глазели, но с места не двигались. Их сдерживало воспоминание о другой, убитой женщине. Трубки их торчали в сторону пришелицы. Ей захотелось уйти, захотелось погрузиться в ласковую воду. Она встала, сознавая, что уже видом своим провоцирует мужчин, подошла к берегу реки и спустилась в искусственную бухточку. Поплескалась, хотя холодная вода реки резко отличалась от теплой, ласковой морской. Поднявшись, она снова увидела притихшую толпу. Притронулась к сосуду из большой раковины — они сказали, как эта штуковина называется. Заинтересовалась ножами, изготовленными из острых раковин, узнала и их название. Они говорили на своем детском диалекте, она отвечала, и они запоминали — не по смыслу, а по звучанию.
Орлы тем временем наелись и улетели к гнездам. Солнце садилось. Женщине стало страшно. Чужое место, много монстров с торчащими трубками. Хотя они вроде как и свои, если учесть, чьи они дети. Она сама однажды родила монстра. Его, как обычно, сразу же забрали, выложили орлам.
Вот они, здесь, принесенные орлами. Такие же, как и ее народ, но с плоскими грудями и бесполезными сосками, с причудливыми выростами в промежности.
Сгущались тени, усиливался страх. Монстры все еще толпились вокруг нее, горя голодом, потребностью в ней, и женщина снова подчинилась какому-то внутреннему голосу. Она хватала рукой их
