Дурака они сваляли, оставив такое прибежище. Чем не жизнь была? Только и дела — жги костры да не забывай поглядывать по сторонам, чтобы какая-нибудь пакость не подобралась, вроде этих свинок да кошечек.
Почему-то, однако, никто не хотел возвращаться на место старого лагеря. Ведь путешествие куда-то ведет. Что-то нужно найти, открыть, чем-то завладеть, что-то захватить, присвоить… Мрачные мысли никуда не приводили. Что делать?
Умер еще один младенец, женские вопли звучали еще гаже, чем надрывный детский плач. Парни не могли припомнить, чтобы раньше младенцы умирали от болезней. С чего бы им болеть? А эти, выходит, болеют… какой-то неведомой болезнью.
Потерявшие младенцев женщины впали в прострацию. Они плакали, валялись, закрыв лица руками, страдали молча, из сосков их сочилось молоко. Зрелище кошмарное, отвратительное… Парни старательно отворачивались. А ведь это те самые девицы, их, можно сказать, боевые подруги, их можно было считать товарищами… и так все испортить этой идиотской беременностью! А потом — еще хуже, не передать! Охи, ахи, крехи, вздохи… вопли… и вот… вообще кошмар!
Нет, в лесу, неподалеку от женского берега жилось не в пример лучше. Дырки приходили, получали то, чего хотели, оживляли свои матки, возвращались восвояси. Потом приходили новые, другие, или эти же обновленные… И прок от них был, польза… да и ногу-руку срастить, порванный бок залечить… А сейчас на что они годны? Занимаются своими орущими сосунками или валяются, как выкинутые на берег медузы. И отвлекаются от этих занятий, только чтобы поорать на парней да на мужиков.
Здесь история останавливается передохнуть. Экспедиция Хорсы и разрушение Расщелины отмечают конец — он же начало, начало лесных деревень. Но тогда они еще не знали, что такое лесная деревня. Хронисты не знали этого. Сей долгий период истории завершается словами: «И не ведал Хорса, где он».
«Кто-то нужен, чтоб узнать», — могу я сказать историку, вглядывающемуся во тьму времен и не ощущающему уверенности в неузнаваемо изменившейся обстановке.
«И не ведал Хорса, где он». Что означала эта фраза для нового историка? Где они звучали, новые голоса? В лесных деревнях. Нам неизвестно, сколько таких деревень таилось в лесу, сколько в них жило народу. Хронисты посчитали необходимым особо заметить, что каждую деревню окружал двойной частокол из заостренных жердей — защита от хищников. Не скажешь, что жители деревень не ведали, где они. С одной стороны, они находились невдалеке от женского берега. Понадобилось немало времени — века? — для того, чтобы убедить женщин оставить море и поселиться с мужчинами, да и то на том только условии, что поселение это
находилось в пределах дневного пешего марша от женского берега. Следовательно, когда историк провозглашает, что «не ведал Хорса, где он», он тем самым хочет подчеркнуть, что сам-то он прекрасно осведомлен, где находится в пространстве и времени. Подвиги Хорсы и его отчаянный бросок в неизвестность получили должное признание, о них пели и рассказывали у костров.
Полагаю, что мы, римляне, не в состоянии полностью постичь эту фразу: «И не ведал Хорса, где он». Нас обучили определять, где мы находимся, с помощью всевозможнейших способов. Когда наши легионы возвращаются из Галлии, из стран германцев, из Дакии, они детально повествуют, гдеони были и кактуда добрались. Если враг дерзнет нарушить границы империи, мы знаем, ктоон и откудавзялся. Суда наши бороздят моря, добираются до Британии на севере, до Египта на юге; рабам нашим известны страны, о которых мы едва слышали. Мы, римляне, знаем, где мы, знаем свое место в истории, хотя даже маленький мальчик скажет вам, что «Рим охватывает больше, чем познать возможно». И этот самый маленький мальчик, стоя на берегу и глядя на изгибы исчезающего вдали берега, знает, что может достичь противоположного берега залива, стоит лишь потратить несколько дней на переезд.
Но вернемся к Хорсе. Подумаем о том, что он знал. Знал он скалистый женский берег. Знал большую реку и леса долины орлов, знал пути, ведущие туда от женщин. И когда Хорса стоял на своем пляже — не ведая, где этот пляж находится, — и глядел вокруг, вглядывался в морскую даль, он и представления не имел, не находится ли он на берегу залива, устремляясь взором туда, где лежит невидимый противоположный берег. О да, заливы он встречал на своем пути с того самого места, где распрощался с Мароной. Знал бухты, знал мысы и полуострова. Удосужился ли он их как-либо назвать? Позже хронисты в деревнях уже применяли термины «залив», «мыс», «полуостров», но бешеный бросок Хорсы показал им, что сам вождь и люди его маялись не на берегу залива, большого или малого, не зная, где они и что им делать. «И не ведал Хорса, где он» — фраза эта представляет ограниченность знания вообще: то, что нам, римлянам, претит.
Хорса мучился сомнениями не в одиночку. Рядом с ним находились мужчины, старшие юноши, свободные от охоты в лесах. Мы знаем, что группа этих мужчин не блистала спокойным самодовольством.
«Хорсу беспокоили женщины, их грудные дети и дети постарше, с которыми невозможно было управиться».
Мальчики воображали себя взрослыми парнями, подражали охотникам и собирателям. Сколько их было? Учитывая, что некоторые ушли с женщинами, можно предположить (но это лишь предположение!), что два десятка, возможно, чуть больше. У хронистов запасены для таких случаев удобные слова вроде «несколько». Ребятишки гордились своими подвигами, любили гордо прошествовать по пляжу с добычей, подражая взрослым бахвалам. Бесстрашны они были и никого не хотели слушать, даже самого Хорсу. Они объединялись в группы и уходили в лес на день-два. Иной раз кто-то из них погибал от клыков секача, кого- то загрызала стая диких псов. Хорса не знал, что с ними делать. Пытались присоединить детей к молодым охотникам, включить их в племя, но они не хотели поступаться независимостью, гордились ею. Мальчики даже выбрали своего вожака, не самого старшего, но самого сильного и смелого. Иногда они обращались к женщинам за помощью в лечении ран, но женщины боялись этих необузданных дикарей, которых и мальчиками-то назвать язык не поворачивался. Встречаясь с ребятами в лесу на охоте, молодые охотники держались настороженно, как с врагами. Иной раз даже приходилось проучить наглецов, доходило до стычек с недоростками, уступавшими в силе и умении, но превосходившими взрослых дерзостью, наглостью и отсутствием осторожности.
Что было Хорсе делать с этими юнцами, которые в ответ на вопрос, не хотят ли они вернуться к женщинам, только смеялись или кричали: «Нет-нет! Ни за что! Никогда!»
Друг Хорсы, сопровождавший его в этом странствии, неотрывно находился рядом с ним на удобном пляже; они постоянно спорили, обсуждали, что делать, как лучше поступить. Время позволяло спорить, не торопясь.
Они хотели определить, представляет ли их земля собой остров, хотя понятие «остров» в их представлении отличалось от привычного для нас, римлян. Они представляли себе, что однажды заплывут столь далеко, что увидят вдруг перед собой женский берег с утесами, каменистыми пляжами, пещерами и Расщелинами. То есть в их представлении рисовался замкнутый маршрут, конец которого совпадал с началом. «Остров» — термин, примененный более поздними деревенскими хронистами. Путь «флота», пролегавший по кромкам пляжей, казался бесконечным. И если они представляли себе цель, то путь к ней, да и само его существование, были скрыты от них мраком неизвестности. Откуда они знали, имелся ли вообще конец у этого пути? Как могли оценить размеры огибаемой суши? Их воодушевление затмило возможность возникновения таких мыслей, каких-либо сомнений.
Хорса и его товарищи по путешествию, в подавляющем числе молодые люди, охотники и следопыты, вечерами сидели у костров, разговаривали, пытались добиться толку с недоростками, слушали, как шумит море в своем постоянном непостоянстве, вглядывались в темнеющий горизонт… возможно, тогда и зародилась впервые идея существования залива очень большой величины, идея как бы опорная. Появилось ли тогда же слово для обозначения понятия «залив»? Мужчины вполне могли отважиться на еще одну небольшую морскую вылазку, чтобы определиться, что мешало. Восстановить лодки — пустяк. Лодки, плоты… И вот два-три человека с Хорсой во главе, когда не было рядом надоедливых мальцов, снова отвалили от берега. Была ли у Хорсы мысль бросить их насовсем, отделаться от этой обузы? Но это означало бы бросить также девиц с их дурацким потомством. В ушах вождя экспедиции грянул гром голоса
