консьержки в парадной…
Там такого нет! Там – небоскребы, царство металла и прямые улицы. А она любит низенькие черепичные крыши, мосты и мостики, мощеные дороги и кривые улочки, просторные площади и малюсенькие фонарики над каждой подворотней…
Как же так? Как же они смогут расстаться с Прагой? Кира долго стояла, упершись локтями в подоконник и положив лицо на ладони, пытаясь запечатлеть в памяти вечерний город, пока не услышала над головой громыхающие звуки.
Наверное, Ян упаковывает чемодан, с усмешкой подумала она. В ее сердце родилось что-то вроде дружеского участия к этому человеку. А сознание того, что ему тоже предстоит расстаться с родным городом, и он, может быть, тоже переживает, сразу придало ей бодрости.
Кира даже подумала: не постучать ли в потолок или по трубе в знак приветствия. Но как знать, вдруг он неправильно поймет ее жест? Подумает, например, что слишком громко собирает вещи…
Кира решительно отошла от окна, перетащила чемодан на другое место и принялась снова прыгать на нем. Когда все было почти утоптано и оставалось только захлопнуть замки, раздался телефонный звонок.
– Ах, ненаглядная моя сестренка! – щебетала Петра. – Считай, что я – замужняя женщина.
– Поздравляю, – процедила Кира.
– Еще рано поздравлять. Свадьбу наметили на февраль… Ну что ты молчишь?
– Поздравляю еще раз.
– Ты что – дуешься?
– Ни в коем случае.
– Такое событие! Руку и сердце! Прямо при маме!.. А ты приставала со своими яблоками. Кстати, отсыплешь пару килограммов?
– Нет.
– Почему? Жадина?
– Нет, они… Я их подарила добрым людям.
– Зачем?
– Так было надо.
– Сестра, ты меня восхищаешь!
– Взаимно.
– Ну что ты дуешься? Ну перестань, ведь все остались живы, никто не умер и не надо было такой кипеж поднимать.
– Я тоже так думаю.
– Ну вот. Кстати, что с твоим мобильным? Я два дня звоню, ты трубку не берешь…
– У меня теперь другой мобильный.
– То есть?
– Я купила другой мобильный. Этого у меня больше нет, так что зря звонишь.
– Что-то я не пойму.
– Да, это сложно понять, тем более что я уже в подробностях все объясняла.
– Когда?
– Когда звонила с вокзала и просила о помощи.
– Только не надо дешевой патетики.
– Нет. Не будет дешевой патетики.
– И что?
– И все.
– Что-то ты мне не нравишься, сестра.
– Взаимно. Петра, у меня сегодня очень занятой вечер, можно я пойду?
– Мстишь?
– Нет, говорю правду.
– Мстишь!
– Так я пойду?
– Хорошо, иди. Завтра после работы я к тебе заеду, и мы обо всем поговорим. Заодно поделишься новым номером.
– Завтра?
– Да. У Филиппа – вечерний сеанс у массажиста, и до одиннадцати я – совершенно свободная женщина. Только не говори мне, что завтра ты тоже будешь занята!
– Буду.
– Перестань! Наши отношения – чрезвычайно важно. Я не хочу, чтобы между нами бегали какие-то черные кошки. Неужели ты сможешь заниматься чем-то еще, зная, что я, возможно, на тебя обижаюсь?
– Конечно нет, дорогая.
Петра не заметила издевки в голосе сестры.
– Ну вот и замечательно! Договорились.
– Завтра я сама позвоню тебе днем.
– Зачем?
– Мало ли что…
– Эй, Кира! Не говори загадками! – с раздражением и досадой воскликнула Петра. – У тебя все в порядке?
– А тебе это правда интересно?
– Да, мне это интересно! В отличие от тебя – я интересуюсь жизнью своей сестры. И если бы тебе кто- нибудь отважился сделать предложение, я бы на твоем месте…
– Тогда можешь спать спокойно: теперь у меня все в порядке. Пока, Петра.
– Ты еще и вежливо разговаривать не умеешь! Завтра жди меня!
– Ага. Конечно.
Вот теперь ей точно захотелось плакать. Но не от предстоящего расставания с уютным домом, а от обиды. Какая эгоистичная и легкомысленная сестренка! А ведь в семье считается, что это она – Кира – человек, неспособный понять никого, кроме себя самой. Мама всегда ставила ей в пример Петру с ее «тонкой, чуткой и глубокой душой»!
– Что ж, как говорится – где тонко, там и рвется!.. – пробормотала Кира. – Хотя… к чему это я?
Сколько она себя помнила, домашние все время убеждали ее, что она, Кира, ничего не понимает в жизни, а Петра – да! Петра понимает больше всех. А Кире, будучи последовательным, вместе с душевной чуткостью Бог недодал еще и красоты. Благодаря родителям старшая дочь была убеждена, что у нее некрасивое, грубоватое лицо, а вот зато Петре досталась классическая внешность очаровательной славянки…
Кира подошла к зеркалу и долго всматривалась в свою мордашку с несчастными глазами, в которых уже начали скапливаться слезы.
Их папа был англичанин по происхождению, а мама – полячка. Кира унаследовала папино лицо: с прямыми линиями, четко очерченными губами и немного длинноватым, но тонким носом. И даже непослушные жесткие волосы, которые в юности у отца росли густой копной, пока он не начал их очень коротко стричь, тоже достались Кире.
Петра целиком и полностью пошла в мать. Она была настоящий ангелочек: с нежным голосом, белокурыми вьющимися локонами, правда, скудноватыми по сравнению с волосами старшей сестры, но зато красивыми. У нее всегда было немного надменное выражение тонкого личика, высоко поднятые бровки и сложенные бантиком губки.
Киру привыкли считать пацанкой, девушкой без возраста, несмотря на то что она являлась старшей. А Петра пожинала все лавры их семейной женской красоты…
По-детски вытерев нос кулаком, Кира вернулась к чемодану, еще немного попрыгала, потом уселась на него, сложив ноги по-турецки и горестно подперев щеку рукой. Настроение было безнадежно испорчено звонком Петры. Ей уже не хотелось никуда лететь, не мила была уютная квартира, и даже перестал
