— Вовсе нет. А эта Эльза, как я понял, она твоя знакомая?
— Да. — Селин смутилась. — Человек из прошлого… Не важно.
Он немного помолчал, пытаясь придумать следующий вопрос, чтобы не касаться щекотливых тем.
— Кстати, ты можешь мне рассказать о своем детстве? О своих родителях?
Она посмотрела на него так, что ему стало не по себе. Что он такого спросил? Разве это нескромный вопрос? Да, у нее была тайна, о которой она не хочет говорить, но детство — это совсем…
— Тебе действительно хочется это знать?
— Конечно.
— А зачем?
— Ну… А что в этом такого? Просто я рассказывал о себе. Ну не хочешь, не говори…
— Ну почему же. Кто-то в конце концов должен это знать!
— Селин, ты о чем?
— О детстве.
Она молчала очень долго. Может быть, прошел целый час, Филипп точно не знал. И все равно, как бы он ни готовился к ее рассказу, первые слова резанули слух и заставили вздрогнуть:
— У меня никогда не было ни родителей, ни родственников.
— В каком смысле? — машинально спросил Филипп.
— В самом прямом. Но, — она криво улыбнулась, — теоретически они, конечно, подразумеваются. Без участия двух разнополых существ невозможно сотворение третьего… Только я никогда их не видела.
Филипп блуждал растерянным взглядом по комнате. Он ничего не понимал.
— Я выросла в приюте при монастыре, на севере Франции… Можно, я не буду называть город? Все равно он для меня ничего не значит, а тебе нет до него никакого дела. Моей родиной стала Франция, мой язык оказался французским. На самом деле я даже не знаю своей национальности. Имя мне дали сестры.
Селин зло рассмеялась. Так она всегда смеялась, чтобы скрыть волнение. Хотя «всегда» в их случае звучало смешно. Просто за те несколько суток, которые они в общей сложности провели вместе, Филипп успел сделать такое заключение.
— А как же родственники в Шведте? У которых ты берешь деньги?
— Я знала, что следующий твой вопрос будет об этом. Видишь ли, Филипп… В Шведте у меня нет никаких родственников и никогда не было.
— Но зачем ты туда ездишь?
— За деньгами. Там живет один… он мой старый любовник. — Селин поморщилась. — Фу, он действительно очень старый… Но он дает мне денег. Если бы не он, я умерла бы с голоду.
В душе Филиппа поднималось что-то черное, чудовищное и мощное. Ему стало плохо.
— Селин, как же так?..
— А ничего. Я привыкла. Одна ночь с ним — и я обеспечена на месяц. Ну, это смотря как тратить, конечно… Иногда хватает на неделю. Он содержит меня, оплачивает мое жилье в Берлине. Он богатый и известный человек в городе. Я не буду называть его имени… Дело в том, что я живу с подругой в Берлине, и делаю вид, что я провинциалка, которую содержат родственники. Мы с ней пытались поступить в университет. То есть она пыталась. Только — в другой. А я… — Селин помолчала. — Я никогда не поступлю ни в какой университет. Я окончательно сбежала из приюта, когда мне исполнилось четырнадцать лет. Примерно с двенадцати меня несколько раз вылавливали и возвращали обратно. А потом добрые люди подсказали уехать из Франции, чтобы больше не поймали. Вот я и уехала. Документы, слава богу, у меня теперь есть. Тоже добрые люди помогли. Но куда я поступлю без школьного аттестата?
— Ну как же так?.. Ты же говорила… Я не понимаю!
— Да ладно тебе, это все было вранье. Правду я тебе рассказываю только сейчас. Я больше не хочу жить в Германии, мне тут не нравится. Хотя у нас с подругой хорошая квартира в Берлине, там много книг. Целая комната — под библиотеку, представляешь? А я всегда любила читать… Мне нравится читать и путешествовать. Так легче забыть о своей неудавшейся жизни. Вообще — забыть о себе. — Она немного помолчала. — По закону я имею право вернуться во Францию и потребовать жилье у правительства. Как сироте мне полагается. Но меня не привлекают разборки с полицией, с дирекцией приюта и школьным начальством. Теперь мне уже… много лет. Это было давно, и прошлое ворошить совсем не хочется.
— Селин… — после долгого молчания заговорил Филипп. — Я хочу сказать… Отныне ты можешь считать меня своим первым родственником. Пока — единственным. Потом будут еще. Я обещаю.
— Я с родственниками не сплю. — Она улыбнулась. — Хотя у меня их и не было, так что утверждать это в общем-то глупо.
— Ну я не это имел в виду. Я просто… Мой дом — твой дом. Все, что есть у меня в жизни… я разделю это поровну и половину отдам тебе… Нет, я могу не делить и сразу отдать все. Все — тебе. Хочешь? Вся моя жизнь — тебе. Я предлагаю тебе…
— Я не хочу выходить замуж, Фил.
— Селин!
— Ты ведь это хотел сказать?
Он уронил голову на грудь:
— Да.
— Ну вот. Просто мне не нужна твоя жалость. Мне есть где жить, и… родственники мне не нужны.
— Какая жалость! Селин, какая жалость! Я готов продать душу дьяволу за одну твою улыбку. Ты что, не понимаешь? Я же тебя…
— Что?
— Я дам тебе ключи.
— Ключи?
— Да, ключи.
— Ты по-настоящему поселишь меня в своем домике?
— Да. Я же сказал: мой дом — твой дом. А не хочешь выходить замуж, живи просто так.
Она вдруг прыгнула верхом на него и обняла:
— Фил, если ты меня не обманываешь, я поживу здесь! Правда! Мне просто больше…
— Как я могу тебя обманывать?
— Это не важно. Главное, мне не придется ехать в берлинскую квартиру и в Шведт.
Филипп встряхнул ее за плечи:
— Обещай мне, что больше никогда… — Он проглотил ком в горле. — Никогда не будешь себя продавать этому старому… Иначе я его просто убью!
— А ты ревнуешь? — спросила она игриво.
— Нет. Я считаю это… — Он вдруг испугался обидеть ее. — Впрочем, да. Я ревную.
— Хорошо, не буду.
— Я дам тебе денег. Хочешь — возьми любую из моих карт. Забери насовсем. Можешь — две, три, можешь — все. Только оставь какую-нибудь одну для меня… Мне еще в Штаты лететь.
Она улыбалась. Тихо, спокойно и как-то светло. Почти детской улыбкой.
— Спасибо тебе, Фил…
— За что?
— За то, что хочешь меня спасти. Ты один веришь, что это возможно.
— А ты?
— Я — нет.
— И все равно я попробую, можно?
— Конечно…
Она провела ладонью по его груди и поцеловала. Филипп тут же забыл обо всем на свете. Он отдаст ей все, если нужно. Он сдерет с себя кожу и — тоже отдаст ей. Лишь бы она не уходила.
На следующее утро позвонил Сеймур и тактично дал понять, что Филипп — свинья.
— Ты просто наглый, беспардонный хряк, понятно? Это, заметь, еще мягко сказано.
