— Правда?
— Моя племянница рассказывала мне. Джессика. Вы ведь, кажется, приятели?
Филипп поперхнулся. Отпираться было бессмысленно.
— Мы близкие… друзья.
— О, тем более, мальчик мой! Ничего, что я вас так… по-семейному?.. Вы мне очень нравитесь, Филипп. Вы — стойкий, мужественный человек.
— Спасибо.
— Я и пальцем не притронусь к вашему бизнесу, пока вы сами не захотите войти в нашу большую дружную семью.
У Филиппа потемнело в глазах.
— Что вы хотите сказать? Джессика…
Президент захохотал:
— Да боже упаси! Что вы! Вы подумали, что я… запрещаю вам дружить с ней и готов пойти на шантаж? Избави бог!
— Тогда я вас не совсем понимаю. О какой семье вы говорите?
— О холдинге. Мы же здесь все родные! Все близкие друзья.
Филипп тяжело вздохнул. К чему клонит этот хитрый длинноносый старик, похожий на орла?
— Все яснее ясного, мальчик мой! Ваши отношения с Джессикой — это только ваше дело и больше ничье. Но мне было бы приятно знать… А, впрочем, еще приятнее мне было бы породниться с вами. Вот это действительно хорошо!
— То есть… породниться… вы имеете в виду холдинг? Нашу большую дружную…
— Нет. На этот раз я имею в виду Джессику. Малышка такая славная, правда?
— Правда, — онемевшими губами прошептал Филипп.
— Вот и договорились. Мы ведь с вами взрослые люди, не так ли, господин Шиллер? Мы ведь поняли друг друга.
— Надеюсь, что да.
— Оставайтесь в Нью-Йорке. Тут вам самое место, тут вас любят и ждут. А Германия… Оставьте этот бизнес себе и контролируйте как часть нашего общего целого. Никто не будет в обиде… Вы понимаете меня?
— Понимаю.
— Вот и славно.
Филипп вышел из дирекции обескураженным. Даже Джессика, которая изо всех сил делала вид, что Филиппа больше не существует на свете, увидев его лицо, участливо спросила, все ли в порядке.
Он кивнул, не глядя на нее, и ушел на улицу, больше в тот день не вернулся. Ему было противно смотреть на Джессику. Ему было противно смотреть на всех остальных в мире, кроме одного-единственного человечка, к которому он, сейчас и стремился.
Если он откажется жениться на Джессике, у него отберут бизнес, и сделают это откровенно, больше не маскируя своих намерений и даже не заводя разговоров о слиянии.
Если он женится на Джессике, у него тоже отберут бизнес, причем сделают это нежно, но настойчиво, «по-родственному», и он все равно не сможет этому противостоять.
Джессика… Джессика, как она могла подставить его?! Она рассказала об их романе своему дяде, и тот решил, что самый лучший выход — поженить их или шантажировать этим.
А может, она ни при чем? Может, просто совпадение? Филипп вспомнил ее глаза, полные искренней любви и глубокого отчаяния. Разве может человек так искусно играть?.. Если только с самого начала она не… Стоп. Так ведь Джессика… Стоп. Филипп остановился посреди улицы. На него падали крупные снежинки. Первый снег в этом году. Он смотрел на рождественские гирлянды, на огни и Санта-Клаусов, а в сердце его зарождалось что-то большое, черное и очень мощное. Он даже пошатнулся, схватившись за решетку в сквере.
Джессика. Как он не понял?! Она с самого начала была подослана, чтобы соблазнить его, закрутить роман и выманить акции! А потом — женить на себе, лишь бы исполнить пожелания дяди. Ну конечно! В субботу вечером она ехала в Дорф, в проливной дождь… Неужели чтобы просто подписать бумаги?
Филипп вдруг дико захохотал. Он стоял облокотившись на решетку и громко, словно сумасшедший, смеялся. Совершенно некстати вдруг вспомнился другой сумасшедший, который учил его поговоркам про воробья в руках и журавля в небе… Филипп хохотал, мимо него проходили люди и пожимали плечами: просто скоро Рождество… Филипп хохотал, а по щекам его градом катились слезы.
Да они просто считали его идиотом, раз решили, что он поведется на такую чудовищную, наглую ложь.
— Джессика… Джессика, милая, ну как же ты могла?!
А ведь он и повелся! Ведь он и поверил, что она влюбилась в него! Просто в тот день голова перестала работать, просто в жизнь пришла Селин, прогнав его покой и разум. А разве можно думать о чем-то еще, когда в жизни есть Селин? Слезы покатились еще сильнее. Он, взрослый мужчина, средь бела дня стоит на улице и плачет от отчаяния и счастья одновременно.
— Селин, девочка моя, как хорошо, что ты есть, — шептал он, подставив лицо густому снегу. — Ты — единственная истина, оставшаяся в моей жизни. Ты — единственный смысл и вдохновение…
Теперь он ее понимает. Теперь он отречется от всего, что строил многие годы, он примет ее веру и ее правила игры. Он тоже будет ходить по краю. Он станет бродягой.
А Джессика вместе с президентом пусть забирают себе его фирму и весь рынок в Германии с потрохами, пусть забирают хоть всю Европу, его это больше не интересует!
Ему нужна только Селин и больше ничего!
Весь день они провели вместе. Она сидела, положив его голову к себе на колени, поглаживая его волосы и беззвучно шевеля губами.
— Мальчик мой, не переживай. Мы их всех победим.
— Мы?
— Конечно.
— Ты будешь со мной?
— Я и так с тобой, Фил… Мы — одна команда… Бедный, бедный мальчик мой! Ты посмотри, на тебе лица нет! Ты не спишь ночами, ты стал похож на тень, вот как они тебя измучили!
Филипп промолчал и не стал говорить, кто измучил его больше всех партнеров вместе взятых, из-за кого он не спит ночами.
— Селин, ты одна у меня. Больше никого нет.
— Это хорошо, — шептала она и целовала его волосы, — это славно. Я тебя спасу… Ты меня спас, а теперь я тебя спасу!
— Как? Как ты меня спасешь?
— Продай все к черту, Филипп, брось их. Давай уедем!
Он встал.
— Как?
— Так. Давай будем путешествовать… У тебя же много денег, Фил.
— Но счет все время пополнять, иначе в какой-то миг все деньги исчезнут, и мы останемся бродягами.
Она улыбалась. Ему даже показалось, что с гордостью:
— Да. Бродягами. Ну и что?
А в самом деле, подумал он. Ведь еще по дороге из сквера он собирался бросить все к черту и стать бродягой, как Селин. Он был уверен и клялся себе, что не отступит.
— Но как же… Ты предлагаешь мне продать свой бизнес? Но как такое возможно?
— А если ты останешься тут, с ними, ты продашь свою душу. И свою совесть. А я знаю, что эти понятия для тебя дороже денег.
Поздним вечером они вышли из дома прогуляться. В городе царила предпраздничная суета. Через три дня Рождество. Они еще никогда не гуляли так: за руку, молча и не стремясь занять место в каком-нибудь клубе. Селин была спокойной и какой-то домашней. Это была совсем новая Селин, и такой Филипп полюбил
