Вдруг он тяжело ранен и одиноко агонизирует в больнице? А что, если вообще умер?
После ночи, проведенной без сна из-за моего отсутствия, он пришел на работу взвинченный и усталый. Забыл проверить предохранительную систему пресса. Руки у него дрожали. Он плохо расположил деталь. Захотел передвинуть ее, наклонился, по оплошности задел локтем пусковое устройство. И вот его голова раздавлена многотонной тяжестью. Ужасающе! Горе пронзает меня насквозь. Я ничто Я вдова. Моего спутника жизни сожрала машина. Я бессильна. Моя любовь принесена в жертву на алтарь производства. Пролетариям ведь нечего терять, кроме своих цепей… Сколько бы мы ими ни потрясали, они не поддаются и душат нас при малейшей возможности.
Глаза мне застят горе, угрызения, гнев.
Его хоронят без цветов и венков. Так он желал. Один из товарищей произносит речь, отдавая последний долг погибшему рабочему, человеку, которого я любила. Я осиротела. Нестерпимо. Семья, друзья оплакивают не меня, другого. Мой мальчуган всхлипывает рядом со мной, не понимая еще, что с ним произошло. Мне здесь нечего больше делать. Уезжаю куда глаза глядят, подальше от сострадания. Я обезумела. Подобный ужас немыслим, это было бы слишком чудовищно.
Любовь моя, не умирай, я иду к тебе, люблю тебя.
Бегу по снегу, спотыкаюсь, едва не натыкаюсь на дорожные указатели и, опомнившись, перехожу на нормальный шаг. У тебя, Маривон, полное помрачение ума!
От ходьбы болят ноги. Тяжек возвратный путь блудной жены. Еле дотаскиваюсь до столбика и усаживаюсь на него, он указывает расстояние до ближайшего пункта: «Сен-Бриё —4 километра».
Подытоживаю. Шея не ворочается, голова трещит, Живот подвело от голода, ноги стерты. Никакой трагедии. Скоро все это забудется.
Возвращаюсь домой. Это куда труднее, чем находиться там постоянно. Менее неизбежно. А если я не вернусь? Если, несмотря на стертые ноги, я в безудержном порыве, по-прежнему пешком, не останавливаясь, проскочу Сен-Бриё, потом Ренн, Париж, всю Францию. Тысячу раз изменю свою жизнь и никогда не заживу по-настоящему. На различных дорогах и тропинках я увижу разноцветные восходы солнца. Расшвыряю по странам света свое прошлое и потеряю имя. Под конец ничего уже не буду бояться. Никаких забот о багаже — наслаждайся сколько хочешь. Мощь моих желаний опрокинет все препятствия. Я буду ниоткуда и без будущего.
Заговорю на двадцати языках, и мне будет столь же хорошо в таиландской деревне, как с берберами или потомками инков. Состарившись, опишу свои опасные, волнующие приключения. Малярия, боливийская тюрьма, путешествие на пироге по Нилу, голод в Азии, грабеж храмов в Ангкоре и резня во владениях африканских деспотов. Буду отплясывать румбу на Кубе. Стану курильщицей опиума в Гонконге и конопли в Карачи. Влюблюсь в стройного ангольского революционера. Утолю свою нежность, лаская тело юной кабильской девушки — газели с голубыми глазами.
Настоящая разгульная жизнь международной авантюристки.
А не выбрать ли жизнь отшельника-аскета? Скрыться в укромном уголке Тибета или в горах Азербайджана. Неоглядная пустыня и единственное убежище — полуразрушенная овчарня, где я положу на утоптанный пол свой истрепанный спальный мешок. Буду питаться кореньями и дикими ягодами. Возвысившись духом, я отрекусь от суеты этого мира, отрекусь от денег, низких наслаждений и хитроумного торгашества своих современников. Силой воли я отстранюсь от подозрительных чаяний и эгоистических, порочных амбиций. Все материальные блага станут мне безразличны, даже тело мое станет бесплотным. Кончу тем, что выброшу спальный мешок и улягусь прямо на холодные камни.
Все возможно. Наслышана об этом. Путешественники, писатели, журналисты описывают такие приключения. Можно поверить им на слово. Мою жизнь нельзя вычитать в туристическом путеводителе, надо суметь ее прожить. Разумные радости ожидают меня всего лишь за поворотом — стоит обогнуть холм.
Мой сын научится читать. Скоро, с первыми цветущими днями весны, мы отправимся всей семьей на пикник в лес. Купим — в кредит на два года — новую машину. Зацветут камелии. На открытой только для пешеходов улице появятся в магазинах легкие платья. Какое-нибудь из них я куплю. Мне нравится ходить с голыми ногами, но я мерзлячка, поэтому часы, когда я могу обнажить икры, все на учете. Даже летом безветренные дни — большая редкость. На ходу под широкую юбку проникают теплые струи воздуха, и мои ляжки жадно их впитывают. Сидя, ради удовольствия ощущать кожу, я тру колено о колено, потом сжимаю их изо всех сил, пока между ними не заблестит капелька пота. Трусики я выбираю большего размера: при ходьбе они раздуваются, и душистый бриз свободно разгуливает у меня между ног. Мои целомудренные юбки доходят до щиколоток и овевают их нежным покачиванием, как и нескромная ласка высоких трав, когда я иду по саду или по полю. Кожа моя, спрятанная под скромной тканью, расправляется, смягчается, наслаждается свободой.
Будем устраивать дружеские вечеринки: зажарим сардины, испечем пирог. В конце-то концов ведь и отпуск не за горами. Через пять месяцев обретем три недели свободы. Что нужно для полного счастья? Палатка, походная газовая плитка и шорты. У нас появится время поговорить, возможно, вновь понять друг друга. Лето поможет.
Был в нашей жизни такой июнь, когда завод превратился в настоящее пекло и пот лил с нас ручьями. Возле станков буквально стояли лужи пота. Работали в каком-то одурении, то и дело отлучаясь в умывальню, чтобы освежиться. Нос, глаза, горло забивала пыль. Делаясь почти осязаемой, она плясала в солнечных лучах, которые проникали сквозь крыши из оцинкованного железа.
А снаружи было прекрасно, трава высыхала и насыщала воздух ароматом. Дни медленно удлинялись, было светло до одиннадцати часов вечера.
Он пришел ко мне в цех и шепотом сказал: «В час выбираемся отсюда и едем на пляж, согласна?» Я была согласна до безумия!
Мы освободились под предлогом, будто надо зайти к начальству, уселись в машину, распевая во всю глотку. «Дурачье, они продолжают гнуть спину! Не понимают, чего лишают себя». Мы-то вдвоем лишались всего-навсего дневного заработка, но не такие уж это россыпи, чтобы стоило из-за них убиваться.
В Бинике мы растянулись рядышком на песке. Солнце проникло во все поры моего тела. Мы совсем отупели от жары. Купальные трусы не могли скрыть его чувственного возбуждения. К радостному чувству свободы примешивалось наслаждение от прикосновения песка, сыпавшегося сквозь наши пальцы.
Назавтра в цехе, заметив наш загар, все хмурились.
Обещаю себе как можно больше подобных радостей!
Сидя на дорожном километровом столбике, я принимаю прекрасные решения. Отныне становлюсь решительной.
На заводе необходимо развернуть кампанию за сокращение рабочего дня. Если мы добьемся тридцатипятичасовой рабочей недели, это будет большая победа. И то чересчур много. Много усталости, много шума, много унижений.
Подниму крик, чтобы прибавили умывальников. Тут нет мелочей — мы не хотим безропотно гнуть спину.
Займусь спортом, установлю режим и подправлю свою внешность. Для самообразования буду читать исторические книги. Ум мой прояснится, вместо блужданий в несбыточных мечтах и чувствах я познаю нечто полезное. Едва проснувшись, выберу тему для размышлений и посвящу ей целый день, спокойно занимаясь своим делом.
На профсоюзных собраниях постараюсь быть сосредоточеннее и активнее. Слишком уж часто я испытываю боязнь плохо сформулировать мысль, быть неправильно понятой, сказать не то, что следует. Иногда мне начинает казаться, что у меня вообще нет мыслей. Даже если я совсем не согласна с оратором, ловко жонглирующим громкими фразами, я позволяю ему убаюкать себя. Позволяю задурить мне мозги, унизить.
Надо также позаботиться и о том, чтобы не страдать от одиночества. Я скажу: сегодня вечером меня не будет дома. Не буду больше надрываться. Перестану злиться и мучиться из-за невпопад сказанного слова. Стану примерной и счастливой.
Возможно ли это? Смогу ли я стать хозяйкой своей жизни?
Напишу Жану Франсуа. Прекрасное письмо, где будет и анализ конкретной ситуации, и прежде всего
