– Господи Иисусе. А чта ты-та здесь делаешь?
– Я тоже рада тебя видеть.
– Заткнись. Я мог бы подать на тебя в суд, ты, полоумная сучка. Держись-ка подальше от моего мальчика, засранка!
– Я думаю, тебя это никоим образом не касается, – сказала я, выискивая глазами Зака.
У меня перехватило дыхание. Он рылся в шкафу среди кожаных пиджаков и лайкровых спортивных комбинезонов и походил на Моисея, укрощающего воды Чермного моря.
– Помнишь меня?
Мы горячо обнялись, словно на улице стоял мороз, а не тридцатиградусная жара.
– Скажи мне, у тебя гитара в кармане или ты просто рад меня видеть?
Он залился глубоким смехом, обещавшим безумные занятия любовью, но об этом ни слова. Я ринулась представлять его Кейт и Анушке.
– Так вот какой ты на самом деле, – замурлыкала Анушка, поправляя волосы. Девушки из Клуба благородных девиц считали этот жест сексуальным.
Зак протянул Анушке руку, та пожала ее очень энергично, потом он подал руку Кейт, но она стала пристально ее рассматривать, словно личинку в банке. Наконец, пожав с легким отвращением, произнесла:
– Вам должно быть приятно со мной познакомиться.
Я толкнула ее локтем.
– Не беспокойся на ее счет, – сказала я Заку. – Она из Австралии. У Австралии было тяжелое прошлое, понимаешь?
Но Зак рассмеялся и взял мое лицо в ладони.
– Я скучал по тебе, Бекки… Я скучал по твоему имени. Я обожаю его мягкое звучание. Мне нравится катать твое имя на языке.
Это напомнило мне то, по чему очень соскучилась я, – его змеящийся язык.
– У тебя потрясающие песни, дорогой. – Анушка поправляла волосы по несколько раз в секунду.
– Мои песни – это секс с тобой, Бекки, положенный на музыку.
Вот что было в нем поразительнее всего: он мог говорить такое, и при этом меня не тошнило. Наоборот, во мне просыпалось нечто совсем другое…
– Почему ж' ты бросила ме'я вот так просто? – спросил Зак расстроенно.
– Ты все рассказал Роттерману!
– Черт подери, ну а ты рассказала все своим подружкам, так ведь?
Я посмотрела на прилипшие улыбки Кейт и Анушки. Сияя, как душевнобольные орангутанги, они отправились в бар.
– Бекки, ты нужна мне. Ты не такая, как те де'ушки, к'торых я знаю, короче…
Я взглянула на полчища молодых женщин, с благоговением толпившихся вокруг. Это чем-то походило на кастинг для безобидных, вечно улыбающихся существ женского пола, чье призвание – светиться на телевикторинах и молчаливо сопровождать фразы: «Леди и джентльмены, машину в студию».
– Ничего удивительного. Большинство этих женщин выглядит затрапезными шлюшками.
– Ты заставляешь меня думать, понимаешь, о чем я? И я думал об этом долго и принял твердое решение… (Господи, неужели ему нужно было использовать именно эти слова?) Я хочу, чтобы ты переехала ко мне.
– Что?
Что это вдруг случилось с мужчинами? Повышенный уровень эстрогена в питьевой воде или в чем дело? Почему это все вдруг решили быть верными и преданными?
– С тобой я счастливей собаки с двумя членами. Я люблю тебя, черт подери!
– Ты же музыкант. Музыканты не любят. Любовь для них – всего лишь слово из шести букв…
Он провел пальцем по моей щеке. Две секунды – и я уже урчу от удовольствия, как стереоусилитель. Я во власти наркотической инерции влечения. Но тут, случайно взглянув на обручальное кольцо, немым укором поблескивавшее у меня на пальце, я оттолкнула его.
– Я не могу порвать с Джулианом. Не сейчас.
– Почему?.. Ты его не любишь. Конец истории. Если бы ты его любила, то вышла бы за него замуж.
– Я так и сделала.
– Что сделала? О, господи! – Он отшатнулся от меня. – Значит, тебе придется уйти от него. Я не собираюсь быть мальчиком-игрушкой замужней дамы.
– Я не могу вот так взять и бросить его. – Я глотнула воздуха.
– Ну скажи, ты счастлива в жизни? Тебе нравится быть там, где ты есть, когда ты закрываешь глаза, ложась спать, и открываешь их утром?
– Ой, давай о чем-нибудь попроще.
– Почему вы, англичане, так упорно держитес' за свое жалкое, блин, существование? Отворачиваетесь от собственного счастья. – Он повернул меня лицом к себе. – Будь моей судьбой, Бекки.
– Знаешь, трудно поверить человеку, предпочитающему появляться на публике в блестящих парчовых мокасинах, – сказала я наигранно безразлично, наступая ему на ногу.
Не отрывая от меня глаз, он закатал рукав. Там, в зарослях вытатуированной колючей проволоки, мое имя волнообразно извивалось вокруг его предплечья.
– Я хочу быть тв'им единственным мужчиной. Хочу даже больше, чем выступать в «Мэдисон-Сквер- Гарден» в Нью-Йорке.
О боже, банально, но так возбуждает! Что же, черт возьми, со мной происходит?
– Почему ты так боишься определенности? Все девчонки хотят быть влюбленными по уши, тебе ж' надо не по уши, а только по щиколотки, что ли.
Я сделала шаг назад, потому что Роттерман вытолкнул вперед девицу, которая явно не боялась определенности и была готова в любой момент занять мое место.
Убийственной блондинке от силы было лет девятнадцать (сразу видно, что она красила волосы сама и загубила их окончательно – натуральный цвет можно было определить только по генеалогическому дереву). Ее выставленная напоказ грудь в блестках и лайкровые обтягивающие брюки выглядели многообещающе. Возможно, ее дары предназначались всем музыкантам группы. Она поцеловала Зака так, что я испугалась, он задохнется. Я почувствовала, как меня пронзила ревность.
– Селестия отказалась от предложения ассистировать в кулинарной передаче на Би-би-си, потому что она «вегетарианка свободного падения».
– А это что за секта? – спросила я высокомерно.
– Она ест только овощи и фрукты, упавшие на землю, – сказал Ротти с притворной искренностью, – а не те, что жестоко срывают с веток. Пра'льно я говорю, ты моя сладкая щечка?
– И конечно, никакого мяса, – промурлыкала она.
– Так я предполагаю, что на минеты рассчитывать не приходится? – ядовито спросила я.
Сочные губы Зака растянулись в хулиганскую улыбку.
– Ну, Закери вроде не в претензии, – обронил Роттерман как бы ненароком.
Я повернулась к Заку и прошипела:
– Ты спал с ней?
– Но ты ж' спишь со своим мужем.
– Это совсем другое. Зачем тебе спать с… э-э-э… какой-то фанаткой?
– Потому что мне можно, – пожал он плечами.
И он переспал бы с ней еще раз. Пора было действовать.
– Муженек-то знает, что ты здесь? – с издевкой осведомился Роттерман.
– Зак, мы можем исчезнуть отсюда?
– Вот моя гримерка, – указал он на дверь за спиной. – Зайдем выпьем кофе.
Мы вошли в тесную убогую каморку, он повернулся и, опустившись на колени, поцеловал внутреннюю поверхность моего бедра. Всего лишь раз, и мое самообладание улетучилось вместе с трусиками. О кофе не было и речи.
17
