целый каравай хлеба из их запаса.
Других бед они натворить не успели, но хватало и того, что они побывали здесь.
— Плохо дело, — огорчилась Ронья. — Теперь по всему лесу пойдет слух, эта серая нечисть станет повсюду шипеть и хрипеть про нас, и скоро каждая дикая виттра узнает, где мы живем.
Но Ронья с малолетства знала, что в лесу Маттиса нельзя никого бояться. И они с Бирком решили, что заранее печалиться просто глупо. Они навели порядок в пещере, сложили аккуратно запас еды, оружие и всякую утварь. Потом они принесли воды из лесного ручья, поставили рыболовные сети в реке, натаскали с берега реки плоских камней, устроили на площадке возле пещеры настоящий очаг и исходили весь лес, пока не наломали можжевеловых веток Ронье для лука. Они увидели диких лошадей, которые паслись на той же полянке, что и всегда. Они попробовали подойти поближе к Шалому и Дикому, говорили им ласковые слова, но все было напрасно. Ни Шалый, ни Дикий не понимали ласковых слов. Лошади умчались прочь легко и резво, чтобы пастись в другом месте, где им никто не мешает.
Остаток дня Ронья провела сидя возле пещеры, вырезая лук и две стрелы. Тетиву она сделала, отрезав полоску от своего кожаного ремня. Она решила испробовать лук и выпустила обе стрелы. Потом она до темноты искала свои стрелы, но так и не нашла их. Огорчаться из-за этого она не стала.
— Вырежу новые завтра утром, — решила она.
— Да смотри, не потеряй нож, — напомнил ей Бирк.
— Я знаю, что у нас самое драгоценное. Нож и топор!
Тут они заметили, что уже наступил вечер. И что они проголодались. Хлопот у них было так много, что день пролетел незаметно. Они бродили и бегали, таскали поклажу на себе и волочили волоком, наводили порядок в пещере и забыли про еду. Но сейчас они принялись с аппетитом уплетать хлеб с козьим сыром и бараниной, запивая еду прозрачной водой из источника, как и предсказывала Ронья.
В эту пору темных ночей не бывает, но они, устав от дневных трудов, почувствовали, что уже поздно и пора спать.
В полумраке пещеры Ронья спела Бирку Волчью песнь, на этот раз у нее получилось лучше. И все же она снова опечалилась и спросила Бирка:
— Ты думаешь, они вспоминают нас в Маттисборгене? Я говорю о наших родителях.
— А то как же! — ответил Бирк.
Ронья помедлила немного, сдерживая слезы, потом продолжала:
— Может, они горюют?
Бирк, подумав, ответил:
— Ундис, наверно, горюет, но еще больше злится. Борка тоже злится, но еще сильнее печалится.
— Лувис горюет, я знаю, — сказала Ронья.
— А Маттис? — спросил Бирк.
Ронья долго молчала, а после сказала:
— Я думаю, он доволен. Тем, что я далеко, что он может теперь забыть меня.
Она пыталась уверить себя, что так оно и есть, но в глубине души она знала, что это неправда.
Ночью ей приснилось, будто Маттис сидит один в темном еловом лесу и плачет так сильно, что у его ног натекло целое озеро, а в глубине этого озера сидит она сама, еще совсем маленькая, и играет шишками и камешками, которые он подарил ей.
12
Проснувшись ранним утром, они отправились к реке посмотреть, попала ли в сеть рыба.
— Сеть нужно вытаскивать до того, как прокукует кукушка, — сказала Ронья.
Она шла по тропинке впереди Бирка, весело подпрыгивая. Тропинка была узкая и извилистая. Она спускалась вниз по горному склону, поросшему молодым березняком. Ронья вдыхала аромат молодых березовых листьев. Они пахли хорошо, они пахли весной! Это радовало Ронью, оттого-то она и подпрыгивала всю дорогу.
Следом за ней шел еще совсем сонный Бирк.
— Может, в сетях вовсе и нет рыбы! Ты, поди, думаешь, что там ее полным-полно?
— В этой реке водится лосось, — ответила Ронья, — странно будет, если ни одна из рыбин не запрыгнет в нашу сеть.
— Странно будет, если ты, сестренка, не прыгнешь скоро носом в реку.
— Это мои весенние прыжки.
Бирк засмеялся:
— Эту тропинку словно нарочно проложили для весенних прыжков. Как ты думаешь, кто протоптал ее?
— Может быть, Маттис. Когда жил в Медвежьей пещере. Он любит лососину.
Она замолчала, ей не хотелось думать о том, что Маттис любит и чего он не любит. Ронье вспомнился ночной сон, и его она тоже хотела забыть. Но мысль о нем возвращалась снова и снова, как назойливый слепень, и не хотела оставлять ее в покое. Но тут она увидела, что в сети бился, поблескивая, лосось. Это была большущая рыбина — на много дней еды хватит. Бирк вытащил лосося из сети и сказал, довольный:
— Теперь, сестренка, мы с голоду не умрем, уж это я тебе обещаю.
— До зимы, — добавила Ронья.
Но до зимы было далеко, стоило ли сейчас думать о ней? Она решила отгонять назойливые мысли- слепни.
Они надели лосося на палку, взвалили его на плечи и отправились в пещеру. Вдобавок они тащили волоком поваленную ветром березу. Они привязали ее кожаными ремнями к поясам и с трудом волокли вверх по склону, как ломовые лошади. Им нужно было дерево, чтобы смастерить миски и прочую утварь.
Когда Бирк обрубал ветки, топор скользнул по стволу и поранил ему ногу. Ступая по тропинке, он оставлял кровавый след, но это его вовсе не печалило.
— Пустяки, пусть себе кровоточит, пока ей это не надоест!
— Ишь ты, какой храбрый! А вдруг медведь учует твои следы и захочет узнать, откуда взялась эта вкусная кровь?
Бирк засмеялся:
— Тогда я покажу ему откуда — своим копьем!
— Лувис всегда прикладывает к кровоточащей ране сушеный белый мох, — задумчиво сказала Ронья. — Надо будет и мне запасти побольше мха. Кто тебя знает, когда ты вздумаешь в следующий раз садануть себя в ляжку!
Так она и сделала, принесла из леса целую охапку белого мха и положила на солнышке сушиться. А Бирк угостил ее жаренным на углях лососем. И ела она эту рыбу не в последний раз. Несколько дней подряд они только и делали, что ели лососину и мастерили деревянные миски. Нарубить березовые заготовки было делом нехитрым, они рубили их по очереди, и ни один из них не поранился. Вскоре пять отличных деревянных болванок были готовы. Оставалось только вырезать из них миски. Они решили, что нужно именно пять посудин. Но уже на третий день Ронья спросила:
— Бирк, что, по-твоему, хуже: жареный лосось или волдыри на руках?
На этот вопрос Бирк не мог ответить, потому что и то и другое было отвратительно.
— Да, я знаю, что нам нужен какой-то другой инструмент. Вырезать посуду ножом — адская работа.
Но другого инструмента у них не было, и они по очереди строгали и скоблили, покуда не смастерили что-то похожее на миску.
— Больше я ни одной посудины делать не буду ни за что на свете. Наточу ножик в последний разок. Дай-ка мне его!
