третьего сильно ранили стрелой, когда тот пытался бежать.
— Эти злодеи лишают бедных разбойников куска хлеба! — с горечью сказал Борка.
Маттис нахмурил брови:
— Нет, нам надо поскорее проучить их хорошенько! Долее терпеть нельзя!
Лишь потом он заметил, что сказал «нам», и тяжело вздохнул. Он постоял молча, меряя Борку взглядом с ног до головы.
— Может, нам… объединиться, — сказал он под конец и сам ужаснулся своим словам. Надо же сказать такое Борке, сыну Борки! Его отец, дед и прадед перевернулись бы в гробу, услышав это!
А Борка оживился:
— Впервые слышу от тебя умные слова, Маттис! Одна сильная банда, что может быть лучше! И один сильный главарь. Я знаю одного такого, — сказал он и распрямил плечи, — сильного и толкового, как я!
Маттис разразился громовым хохотом:
— Пошли, я покажу тебе, кто достоин быть главарем.
И вышло так, как хотел Пер Лысуха. Маттис и Борка решили, что устроить поединок — мысль хорошая. Разбойников эта новость до того поразила, что они в утро поединка повалили валом в каменный зал, и Лувис была вынуждена выгнать их.
— Вон отсюда! — закричала она. — У меня уши болят от ваших воплей.
С нее хватало слушать Маттиса, который, скрипя зубами, ходил взад и вперед по каменному полу и грозился измолотить Борку так, что после даже Ундис его не узнает.
Пер Лысуха хмыкнул:
— Не хвались, идучи на рать, говаривала моя матушка!
Ронья поглядывала неодобрительно на расходившегося отца:
— Я не стану смотреть, как ты будешь его молотить.
— Да тебе и не положено, — ответил Маттис.
Обычай не велел женщинам и детям смотреть на поединок. Считалось, что им вредно глядеть на «схватку диких зверей». Так называли подобное единоборство, жестокие приемы которого оправдывали такое название.
— Но ты, Пер Лысуха, приходи поглазеть, — добавил Маттис. — Хоть ты и немощен, «схватка диких зверей» тебя подбодрит. Иди сюда, старик, я посажу тебя на свою лошадь. Пора ехать!
Было холодное солнечное утро, землю запорошил иней. На поляне возле Волчьего ущелья стояли Маттис и Борка, их окружили кольцом разбойники из обеих банд, вооруженные копьями. Сейчас все увидят, кто достоин быть хёвдингом.
На уступе скалы сидел закутанный в звериную шкуру Пер Лысуха, похожий на старую ворону. Глаза его горели, он с нетерпением следил за тем, что творилось внизу.
Борцы сняли с себя теплую одежду и остались в одних рубашках. Стоя на замерзшей земле босиком, они играли мускулами и то и дело подрыгивали ногами, чтобы поразмяться.
— Гляжу я, — сказал Маттис, — нос у тебя посинел, Борка. Но так и быть, ты скоро у меня согреешься!
— И я тебе обещаю то же самое, — заверил Борка.
В «звериной драке» никакие уловки и ухватки не считались позорными. Можно было ломать, рвать, выдирать, царапать и кусать, пинать босой ногой во все места, но только не в пах. Удар в пах считался подлым, и тот, кто наносил его, проигрывал бой.
Но вот Фьосок подал долгожданный знак, Маттис и Борка с воинственным кличем бросились друг другу навстречу, и бой начался.
— Экая досада, — сказал Маттис, хватая Борку поперек туловища своими медвежьими лапами, так слегка, для разминки, чтобы Борка немного попотел, — что ты такое дерьмо, а не то я давно сделал бы тебя своим помощником. Тогда не пришлось бы выжимать теперь из тебя почечное сало.
И он сжал противника так сильно, что у Борки внутри что-то захрипело.
Но Борка, опомнившись, ударил со всей силы Маттиса головой по носу, разбив его в кровь.
— Экая досада, — сказал Борка, — что придется попортить тебе рыло, — и нанес удар по носу во второй раз. — Ведь ты и без того страшила.
Потом он с силой дернул Маттиса за ухо, сказав:
— Два уха тебе, поди, нужнее, чем одно, — и рванул ухо во второй раз, надорвав его.
Но тут он потерял равновесие, и Маттис в ту же секунду опрокинул его и надавил своим железным кулаком на лицо Борки с такой силой, что оно стало еще более приплюснутым.
— До чего же мне жаль! — сказал Маттис. — Но придется отделать тебя так, что Ундис будет реветь каждый раз, когда увидит тебя при свете дня!
Он снова ткнул Борку кулаком в лицо, но тот ухитрился укусить его за руку. Маттис взвыл и пытался отнять руку, но Борка держал ее зубами, пока не запыхался. Потом он выплюнул Маттису в лицо кусок кожи, крикнув:
— Отнеси ее домой своей кошке!
Борка сильно пыхтел, потому что Маттис навалился на него всей своей тяжестью. Вскоре стало ясно, что, несмотря на свои крепкие зубы, по силе Борка не мог равняться с Маттисом.
Когда поединок был окончен, хёвдинг Маттис стоял с окровавленным лицом, остатки рубашки в виде ленточек болтались вокруг его тела.
Борка был тяжко избит. Казалось, он вот-вот заплачет. И Маттис обратился к нему со словами утешения:
— Брат Борка, с этой минуты мы с тобой братья. Звание и честь хёвдинга ты сохранишь до смерти и своими людьми можешь распоряжаться сам. Однако не забывай, что Маттис самый могущественный хёвдинг во всех горах и лесах, и мое слово впредь для тебя закон!
Борка молча кивнул, говорить ему сейчас не больно хотелось.
И в тот же вечер Маттис устроил в каменном зале пир для всех разбойников Маттисборгена, как для своих людей, так и для людей Борки. Богатый был пир, столы ломились от яств, и пиво лилось рекой.
В этот вечер Маттис и Борка в самом деле подружились и стали братьями. Они сидели рядом за длинным столом и, то плача, то смеясь, вспоминали свое детство, когда они вместе гоняли крыс в старом свинарнике. Да, много приятного вспомнили они в этот вечер. Разбойники слушали их с удовольствием, прерывая рассказы своих хёвдингов громовым хохотом. Даже Бирк и Ронья, сидевшие в конце стола, слушали их с интересом. Их звонкий смех перекрывал грубые голоса разбойников, лаская уши Маттиса и Борки. Слишком долго не слышно было смеха Роньи и Бирка в Маттисборгене, и отцы их еще не успели привыкнуть к счастью, что дети вернулись домой! И потому их смех звучал в ушах Маттиса и Борки сладчайшей музыкой и вызывал все новые воспоминания о проделках собственного отрочества.
Внезапно Маттис сказал:
— Не печалься, Борка, что тебе не повезло сегодня. Настанут для рода Борки и лучшие времена. Думается мне, твой сын будет хёвдингом, когда нас не станет. Моя-то деваха нипочем не желает им быть, а уж коли она говорит «нет», значит, ни за что не согласится, это у нее от матери.
Борку эти слова несказанно обрадовали. Но Ронья крикнула отцу:
— И ты думаешь, что Бирк захочет быть разбойничьим хёвдингом?
— Ясное дело, захочет, — уверенно сказал Борка.
И тут Бирк вышел на середину зала, чтобы все могли его видеть. Он поднял правую руку и дал священную клятву в том, что никогда не станет разбойником, что бы с ним ни случилось.
В зале наступила мрачная тишина. У Борки на глазах выступили слезы. Как мог его сын так опозорить его род! Но Маттис принялся утешать его:
— Я уже с этим смирился, и ты свыкнешься! Такие нынче пошли дети. Что хотят, то и творят. Нам тут остается лишь смириться, хоть и нелегкое это дело!
Оба они долго сидели, погруженные в мрачные мысли о будущем, когда славные дела рода Маттиса и рода Борки станут лишь сагой и быстро забудутся.
Но постепенно они снова принялись вспоминать о крысиной охоте в свинарнике и решили веселиться, несмотря на огорчения, которые им доставляют дети. А разбойники, чтобы развеять уныние, грянули удалые
